Птица скорби

– Что тебе? – говорит она не оборачиваясь.

– Прости меня, пожалуйста.

В ответ – молчание.

Глава 5

Я хотела стать учителем английского, как мой отец, хотела знать все-все слова, всю грамматику, чтобы передавать свои знания ученикам. Чтобы Тате гордился мной так же, как гордится им его родня, проживающая в Налоло. Тате был первым в роду, кто получил университетское образование. Это было ещё при президенте Чилуба, и тогда экономика находилась в лучшем состоянии, чем сейчас. Я представляла, как буду рассказывать Тате о разговорах в учительской точно так же, как это делал он. Однажды, когда я помогала ему снять ботинки, он спросил:

– Мванаке, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Учителем, – сказала я, уронив от неожиданности один ботинок.

Он нахмурился.

– Нет, мванаке, на учителей вечно задерживают платёжки. – Он грустно улыбнулся. – В Замбии нас не очень-то ценят. – И он снова уставился в телевизор.

Я совсем не знала, что такое платёжки.

– Знаешь, наше правительство… – Папа грустно покачал головой, не отрываясь от экрана.

К середине месяца наш бакалейный шкафчик почти опустел, а папа стал раньше возвращаться с работы, чему мама очень даже радовалась. Она принимала из его рук чёрный портфель, а он смущённо говорил:

– Ну вот, опять платёжки не пришли.

Я ломала голову над этими таинственными платёжками, понимая, что Тате из-за них расстраивается, и старалась быть особо покладистой.

Вся эта история с платёжками длилась почти пять месяцев, папа мрачнел, а мама сияла. Она садилась в гостиную и рассказывала папе, какие успехи сделал маленький Куфе. И хотя я почти не помогала ей по дому, она перестала сердиться.

Когда пришли платёжки, в буфете самым сказочным образом появились продукты. Утром в воскресенье папа отправил меня за сахаром, а когда я отдала ему сдачу, он рассмеялся и сказал:

– Оставь себе, мванаке.

Из-за этих платёжек, которые куда-то там пришли, папа даже стал меньше хромать и приходил домой, весело размахивая портфелем. И тогда он снова рассказал мне мою любимую сказку про голодную гиену. Как вконец уставшая от голода, она улеглась в тени мангового дерева, даже не догадавшись поглядеть наверх, где висело множество спелых плодов. Вот так глупая гиена и померла. Мы с Али вслушивались в папин бархатный голос и смеялись над концовкой, хотя прекрасно её знали. Потому что таков был ритуал. Мы садимся в ногах у Тате, а он говорит:

– Лизази лео…

То есть «Жили-были однажды…»

– Ша? – говорим мы с братом и слушаем сказку, неважно какую.

После того как пришли платёжки, мама погрустнела и больше не надеялась на раннее возвращение Тате. Она молча кивала ему, принимая пакет с хлебом, и возвращалась на кухню, где готовился ужин. Иногда она подзывала меня, чтобы напомнить:

– Чимука, учись вести хозяйство. Когда-нибудь ты вырастешь, и у тебя будет свой собственный дом и семья.

Роды у Бо Шитали начались в самое неподходящее время – до прихода платёжек. Помнится, я возвращалась домой из школы, в животе урчало, и, чтобы заглушить голод, я считала свои шаги по пыльной дороге. Спешить было некуда, потому что из еды меня ждала всего лишь солёная ншима. К собственному удивлению, во дворе дома я увидела старый жёлтый «пежо» нашего соседа Баши Муленга: он сидел за рулём и обливался потом, пытаясь завести мотор. Возле машины металась и постанывала от боли Бо Шитали, а мама с тётушкой Грейс носились туда-сюда и складывали вещи в багажник. Ведро. Одеяло. Цветной вязаный конверт для новорождённого и многое другое. Бана Муленга стояла на веранде, как генерал, наблюдая за всей этой суетой.

Вдруг Бо Шитали схватилась за спину и в страхе уставилась на свой живот.

– Скорее! – простонала она. На её белой футболке проступили спереди два мокрых пятна. Тётушка Грейс с мамой подбежали к ней, помогли сесть на переднее сиденье, а сами устроились сзади. Я всё стояла и ждала, когда мне всё-таки объяснят, что происходит.

– Чимука, мы скоро вернёмся, надо отвезти Бо Шитали в больницу, – сказала мама.

– Хорошо, мамочка, пусть всё будет хорошо.

– Чимука, веди себя хорошо и приглядывай за братьями. – И мама погрозила мне пальцем.

Прокашлявшись, мотор наконец завёлся, и машина медленно тронулась с места, подняв столб пыли.

Стараясь скрыть свою радость, я долго махала вслед. Ура, теперь можно играть сколько хочешь, и никто не устроит тебе нагоняй.

Вспомнив, что на моём попечении оставили Куфе, я погрустнела. Ведь он то ревёт, то напрудонит в штаны или изойдётся соплями. А ещё его может вырвать. Кеела, самый младший ребёнок. Так что напрасно я радовалась, особенно учитывая тот факт, что мама с тётушкой и Бо Шитали вернулись только на следующий день и мне пришлось пропустить школу. Я пыталась быть хорошей хозяйкой и поджарила шесть стручков окры[37], но они подгорели. Потом я приготовила целую кастрюлю ншимы, но она получилась комковатой и невкусной. Тем не менее Тате поел её и сказал:

– Спасибо, мванаке, накормила.

– На здоровье, – улыбнулась я.