Птица солнца

– Рад вашему возвращению, – сказал Элдридж Гамильтон. – Я хотел поговорить с вами, – и он провел меня к своему столу, на котором был расстелен свиток. Я, казалось, не способен был сосредоточиться. Неожиданно – впервые в жизни – я почувствовал, как мало значат эти древности по сравнению с кровью, которую я так недавно видел, свежей и красной.

Рал и Лесли, по-видимому, использовали мое отсутствие, чтобы выработать подход ко мне. Говорил Рал, а Лесли подталкивала его, когда он запинался.

– Видите ли, доктор, мы не можем пожениться, пока хотя бы у одного из нас нет постоянной работы. Поэтому мы хотели… ну… попросить у вас совета. Я хочу сказать, нам здесь нравится, обоим. Мы хотели бы остаться, но мы хотели бы и пожениться. Мы очень высокого мнения о вас, доктор. Мы не хотели бы бросать исследования до завершения, но…

Я поговорил с Лореном, а вечером, за ужином объявил:

– Предлагаю вам постоянную работу и три с половиной тысячи жалованья, Лесли – две тысячи. И, конечно, квартиру при Институте. В качестве свадебного подарка помогу с меблировкой.

Лесли поцеловала Рала, потом меня. Новый способ принимать предложение о приеме на работу.

Рал с новой энергией занялся поисками в скалах, но теперь я проводил с ним мало времени. Я начал готовить сообщение для Королевского географического общества. Мне хотелось написать доклад, полный любви и восхищения, но я обнаружил, что работа продвигается плохо. В свитках содержалось множество подробностей, но все они казались мелкими в сравнении с вопросами, на которые мы не получили ответа: откуда пришли эти люди и когда, куда ушли и почему?

Мои усилия ни к чему не приводили. Текст становился все более скучным и усложненным. Тогда я вытаскивал страницу из машинки, сминал и бросал в стенку. На свете нет более пустынного и сиротливого места, чем чистый лист бумаги, и меня пугало, как бы непослушные эмоции не помешали мне изложить факты и мои соображения в стройном порядке. Я говорил себе, что это реакция на ужасы путешествия на север, что меня глубоко беспокоит загадочное поведение Салли, что это просто страх перед неизбежным столкновением с научными противниками.

Я испробовал все уловки: заставлял себя не отрываться от машинки, пока не напишу 10 000 слов, вставал по ночам, чтобы избавиться от слов, заполонивших мой усталый рассудок.

Доклад оставался ненаписанным. Я вдруг замечал, что брожу как во сне по кабинету и полирую боевой топор, пока от его блеска не начнут болеть глаза, или перебираю струны гитары, сочиняя новую песню, и все эти песни оказывались печальными и траурными. Иногда я часами просиживал перед изображением белого царя, дремал или мечтал; иногда целыми днями бродил по утесам, не обращая внимания на солнце и жару, и часто мне казалось, что рядом кто-то есть, кто-то, похожий на птицу, движется, точно озорной эльф, на самом краю поля зрения. В другие дни я сидел один в тускло освещенном архиве, глубоко погрузившись в отчаяние, вспоминая выражение ненависти в прищуренных глазах Тимоти, устремленных на меня через сухое русло, где лежали мертвецы, и ни я, ни Тимоти не были тем, чем, казалось, всегда должны были быть: и в нем, и во мне скрывались неведомые темные глубины. Я вспоминал жестоко изуродованные тела маленьких бушменов, брошенные на съедение птицам, и собственный безумный крик, с которым расстреливал людей на белом песке речного дна. Не знаю, надолго ли затянулось бы мое уныние, если бы неожиданное открытие не дало ответ на множество загадок, заданных нам городом.

Ускоренная работа группы Элдриджа над свитками составляла разительный контраст моей апатии. Практика улучшила знание Салли языка, и по прошествии короткого времени она владела им так же свободно, как Элдридж. Даже Лесли теперь вносила заметный вклад в работу, а сам Элдридж методом проб и ошибок разработал наиболее надежный способ разворачивать и сохранять свитки и теперь много внимания уделял этой процедуре.

За завтраком – единственное в эти дни время, когда мы встречались, – Элдридж попросил меня возобновить перемещение кувшинов из архива в хранилище. По правде говоря, я ухватился за предлог не смотреть на чистые обвиняющие листы бумаги в своей пишущей машинке, а Рал обрадовался возможности прекратить свои бесплодные блуждания по холмам.

В прохладном мирном полумраке архива мы, работая в установленном порядке, фотографировали и отмечали точное положение каждого кувшина, прежде чем прикрепить к нему этикетку и внести в главный каталог. Работа была спокойная, говорил в основном Рал, у меня же сохранялась прежняя летаргия. Рал поднял с полки очередной сосуд и с любопытством всмотрелся в щель между стеной и рядом кувшинов.

– Эй! – воскликнул он. – А это что?