Птица солнца

– …Награда основателя Общества, – говорил Хобсон. – Вдобавок Совет постановил и просил меня объявить, что выделяется дополнительная сумма для оплаты работы выдающегося современного художника, который напишет портрет доктора Кейзина. Портрет с соответствующей церемонией будет повешен…

Я потряс головой, чтобы в ней прояснилось. Мне казалось, я неспособен что-либо понять. Голос Хобсона смолк, и я попробовал сосредоточиться. Мягкие, но настойчивые руки заставили меня подняться, подтолкнули к сцене.

– Речь! – послышалось из толпы. Все смеялись и аплодировали.

Я стоял перед ними, и у меня закружилась голова. Зал качнулся и снова встал на место, расплылся и снова стал четко виден.

– Ваша светлость, – начал я и осекся, будто мне чем-то заткнули горло. Голос стал хриплым. – Мне оказана великая честь… – я замолк, подыскивая слова. Аудитория молча ждала. Я в отчаянии осмотрелся, отыскивая способ спастись или вдохновиться.

У бокового входа стояла Салли Бенейтор. Не знаю, давно ли. Она улыбалась, белые зубы ярко выделялись на загорелом милом лице, темные волосы свободными волнами падали на плечи, щеки горели, глаза сверкали – девушка, только что вернувшаяся из объятий любовника.

Я смотрел на нее.

– Огромное спасибо, – промямлил я. Салли кивнула, одобрительно улыбнулась – и сердце мое разбилось; я ощутил резкую физическую боль, в моей груди все рвалось. Было так больно, что перехватило дыхание. Я потерял ее, мою любовь, мою единственную любовь, и все почести, все возгласы одобрения вдруг утратили смысл.

Опустошенный, лишившийся цели, я смотрел на Салли через зал. Глаза защипало от набежавших слез. Я не хотел, чтобы все видели это, и пошел со сцены к выходу. Снова раздались аплодисменты, в толпе звучали голоса:

– Бедняга, не может справиться с чувствами.

– Как трогательно.

– Он потрясен.

Я выбежал на улицу. Моросил мелкий дождь. Я побежал. Как раненое животное, я хотел оказаться в одиночестве, чтобы оправиться от боли. Холодный дождь смягчал жжение в глазах.

Я жаждал одиночества и утоления боли. И то и другое я нашел в Лунном городе. У Элдриджа был месячный контракт на чтение лекций в Англии, а Салли исчезла. Я не говорил с ней с того вечера, но Лорен как-то невзначай обмолвился, что она взяла две недели из своего накопившегося отпуска и решила побывать в Италии и на островах Греции. В Лунный город пришло письмо из Падуи, подтверждавшее эти сведения. Салли писала, что, к своему величайшему сожалению, не смогла найти меня в Лондоне. Неудивительно: я не вернулся в «Дорчестер», попросил переправить мой багаж в «Блю-Берд-Хаус» и утренним рейсом улетел в Африку. Салли еще раз поздравляла меня и сообщала, что в конце месяца вернется в Йоханнесбург и первым же рейсом прилетит в Лунный город.

Когда я читал ее письмо, меня охватило ощущение нереальности происходящего, будто весточка пришла из могилы. Ведь для меня Салли умерла, стала недосягаема. Я сжег письмо.

Однажды на раскопках появился Лорен. Мне нечего было ему сказать. Как будто мы стали чужими. Его лицо, которое я так хорошо помнил и любил, теперь было лицом незнакомца.

Он почувствовал разделяющую нас пропасть и попробовал преодолеть ее. Я не откликнулся, и он сократил свое посещение и улетел. Я видел, что Лорен удивлен, и смутно пожалел об этом. Но гнева во мне не было, я не винил Лорена.

Рал и Лесли превратились в призрачные фигуры на краю моего одиночества. Они не вторгались в тот ирреальный мир, в котором я теперь жил.

Это был мир Хая Бен-Амона, место, где нет ни боли, ни печали. Пока Элдридж работал над свитками, я внимательно отслеживал все мелочи в его переводах. У меня способности к языкам, я овладеваю ими без усилий. Лоренс Аравийский научился говорить по-арабски на четвертый день, я обучился пуническому в десять и получил ключ к волшебному миру золотых книг Хая.

Третья книга продолжала историю Опета, доводя ее до времени жизни поэта. Это был такой же поразительный документ, как и два предыдущих, но истинное волшебство началось, когда я взялся за чтение оставшихся двух книг.

Это были книги стихотворений и песен Хая, стихотворений и песен в современном смысле этого слова. Хай, воин, Топорник богов, начал с прославления сияющих крыльев птицы солнца – своего боевого топора.

Он рассказывал, как с шахт юга привезли руду, растопили ее в печи, напоминающей чрево, говорил о запахе горящего древесного угля и тонкой струйке расплавленного металла.

Он живописал, как был очищен и сплавлен металл, как он был откован и приобрел нужную форму, как точили топор и покрывали гравировкой, и, дойдя до описания фигуры четырех грифов и четырех восходящих солнц за ними, я с восхищением посмотрел на большой топор, висевший в моем кабинете.

Я слышал, как поет в полете сверкающее лезвие, как оно врубается в кость, слышал, как оно с чмоканьем вырывается из разрубленной плоти. Я с благоговейным страхом читал список врагов, погибших под ударами топора, и дивился их вине и прегрешениям.