Птица в клетке

– Ты должен есть, – настаивала она. – Нам нужно вернуть тебе нормальный вес.

Он уступил и выпил еще один протеиновый коктейль, но к твердой пище не притронулся.

Уже за полночь, он спит, но телевизор работает. Я попытался выключить звук… когда? вчера? – но Джулиан в панике проснулся и сказал, что в палате слишком тихо. Так что телик работает круглосуточно, то на «Никелодеон», то на «Дисней», то еще на каком-то детском канале.

Я лежу на раскладушке у окна и читаю все сообщения на новеньком телефоне, который всего пару часов назад привезла мама. Она вдруг решила, что мы с Джулианом можем умереть ночью, и это будет ее вина, раз она немедленно не заменила мне сотовый.

Там миллион сообщений, в основном от Эмеральд и Чарли, но еще от тех людей, которые никогда мне не писали. Не знаю, они правда волнуются или им просто любопытно. Решив никому не отвечать, я выключаю телефон. Укрываюсь тонким одеялом, закрываю глаза и пытаюсь уснуть под ярко-кислотные цвета, пронзительные детские голоса и закадровый смех.

Просыпаюсь я в коробке из-под холодильника. Она совсем такая, как я помню, только меньше – или это я подрос. Повсюду глянцевые фото насекомых. Их доисторические тела нелепые, но одновременно грустные. Суровое подтверждение тому, сколько они просидели тут в одиночестве.

Мое внимание привлекает изображение огромного медного жука. У него длинные усики, черные кожистые крылья, блестящие ножки с множеством сочленений. Смотрю прямо на него, и вдруг один усик шевелится.

Я отпрыгиваю, ударяюсь затылком о стену сзади, но картон не поддается. Он холодный и неподвижный, словно полированная сталь. Тяжело дыша, я щурюсь на фото. Это просто изображение, оно не настоящее. Но под моим взглядом усики выпрямляются, будто чувствуют меня. Внезапно тысячи крохотных глазок мигают, и коробка наполняется гулом.

Они жужжат, царапаются, шуршат.

Их миллионы. Насекомые летают по воздуху, ползают по стенам. Они заполняют коробку. Покрывают мою кожу.

– Адам.

Я лягаюсь, бьюсь об стены, но они металлические. Я кричу, но никто меня не слышит.

– Адам.

Я должен выбраться.

– Адам!

Я полусижу-полулежу на раскладушке в палате. Никаких жуков, никакого шума, кроме попискивания аппаратов Джулиана. Я сажусь, все еще сбитый с толку и перепуганный. Джулиан смотрит на меня, на его лицо падают блики от телевизора.

– Тебе приснился кошмар, – говорит он. – Ты в порядке?

Нет. Мне все еще страшно, а комната слишком мала.

– Да. Прости. Не хотел тебя будить.

– Что тебе снилось?

Я скидываю одеяло. Мне жарко, хотя тут вечно холодно. Я встаю.

– Выпускной бал. Я назначил свидания трем разным девчонкам, а они друг о друге не знали.

Джулиан тихо смеется, узнав сюжет из пяти разных эпизодов «Ника эт Найт», которые мы посмотрели на этой неделе.

– Разумеется, правда всплыла, и они собрались по-страшному мне отомстить.

Он снова смеется. Под своей горой одеял Джулиан похож на ребенка.

Я смотрю на часы.

– Уже поздно. Тебе лучше поспать.

Он согласно кивает, но ждет, пока я не ложусь обратно на раскладушку и не укрываюсь, и только потом сам закрывает глаза.

56

Адам

Джулиан смотрит какое-то богомерзкое шоу о братьях-близнецах, что заправляют отелем, а я без особого энтузиазма пытаюсь закончить домашнюю работу по математике. Тут в палату просовывается голова Чарли.

– К вам можно?

– Привет, – здороваюсь я, смотрю на Джулиана, и он кивает. – Да, заходи.

Чарли оглядывает все эти цветы и шарики. В палате с веселыми зверями он кажется большим и каким-то чужим.

– Я ничего не принес.

– Все в порядке, – заверяю я.

Он смущенно мнется, пока я не пинаю в его сторону стул. Несколько минут мы втроем молча смотрим телевизор, потом заглядывает медсестра и объявляет, что пришло время для анализов. Она пересаживает Джулиана на кресло и увозит прочь.

Не сводя глаз с экрана, Чарли бормочет:

– А он потрепанный.

– Видел бы ты его на прошлой неделе.

– Ага. – Он выглядит виноватым. – Я хотел. Просто не знал… Сомневался…

– Все в порядке, Чарли.

Очередная долгая пауза, заполненная лишь разборками этих противных визгливых близнецов, и наконец Чарли говорит таким тоном, будто признается в смертном грехе:

– Я ему завидовал.

– Знаю.

– Нет, правда завидовал. – Он виновато рассматривает свои руки. – Не знаю почему, но мне прям врезать ему хотелось.

– Но ты же не врезал. Ты вообще ни разу никого по-настоящему не ударил. – Он все еще пялится вниз, когда звучит эта колыбельная из фургончика с мороженым. – Новый ребенок.

– Что?

– Эта песня. Значит, ребенок родился.

– Наверное… – Он слабо улыбается. – Это мой брат.

Пару часов спустя мама остается с Джулианом, а я впервые за несколько дней выхожу из палаты. Так здорово размять ноги, что я практически бегу из цветастого педиатрического крыла в холодную белизну остальной больницы.

Чарли стоит в полуосвещенном коридоре и держит на руках нечто крохотное в желтом одеяльце. Его руки больше, чем сам ребенок. Чарли мне улыбается – по-настоящему улыбается. Вокруг никого: так понимаю, его отец вернулся домой к девяти миллионам остальных детей.

– Так это Перо? – спрашиваю я.

– Я отговорил маму, – качает головой Чарли.