Птица войны. Повесть о маори

Он очнулся от странного ощущения невесомости своего тела, которое легко и плавно парило над землей. Потом Тауранги понял, что его куда-то несут, но не сделал попытки открыть глаза. Невнятные голоса доносились откуда-то издалека, расслышать слова было невозможно из-за непрерывного звона, заполнявшего мозг. Впрочем, ему неважно было, кто говорит и о чем говорит: лишь бы не исчезла эта удивительная легкость полета.

Тауранги почувствовал, что его осторожно опускают на землю. Резкая боль проткнула затылок, и перед глазами промелькнули какая-то свирепая рожа, раздираемый беззвучным криком рот и длинная, до рукояти окровавленная палица…

Он застонал, и сразу же пелена звона распалась, в уши ворвался обрадованный возглас:

— Вождь! Он жив!

Огромным напряжением воли Тауранги заставил себя открыть глаза. Первым, что он увидел, был с детства знакомый узор татуировки на темной щеке, рассеченной шрамом. Те Нгаро сидел на корточках, хмуро вглядываясь в лицо сына, за его спиной почтительно замерли воины. Среди них он заметил и Раупаху. Голова младшего вождя была обвязана окровавленной тряпкой, под глазом темнела ссадина.

Отец и сын пристально смотрели друг другу в глаза, но лица не выражали ни волнения, ни радости. Потом Те Нгаро распрямился и, не повернув головы, приказал:

— Помогите ему встать.

Борясь с головокружением, Тауранги с помощью двух воинов поднялся на ноги.

Вождь положил ему руку на плечо.

Юноша покачнулся, но воины подхватили его под локти, не дав упасть.

— Ты храбрый воин, Тауранги. Я доволен тобой, — негромко сказал Те Нгаро. Помолчав, добавил: — Дочь Те Иети сказала, что ты хочешь поселить пакеха Хенаре в нашей деревне. Правду ли сказала женщина?

Голова соображала туго, и Тауранги с трудом понял, о чем спрашивает отец. Неужели Хенаре решил стать пакеха-маори?.. Хочет ли он, Тауранги, этого? Конечно, хочет, но… Почему Парирау говорит за него самого?

— Да, великий вождь… — тихо проговорил юноша. — Это правда… Я хочу, чтобы он жил с нами… Но где он?

— Мои люди провожают его к трем холмам, к отцу. Я разрешил ему вернуться к нам через четыре дня… Доволен ты?

— Ты великодушен, о великий вождь, — пробормотал Тауранги. — Пакеха Хенаре наш друг.

От него не укрылось, что Раупаха, который внимательно прислушивался к разговору, усмехнулся. Тауранги стиснул зубы. Жгучая боль опалила затылок, все поплыло перед глазами…

— Отнесите его домой, — глухо, как сквозь одеяло, прозвучал голос отца, и стена нестерпимого звона опять отгородила весь мир от Тауранги.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ в которой происходит столкновение сына с отцом

Если бы не провожатые, Генри вряд ли нашел бы отцовскую ферму — настолько быстро все вокруг утонуло в опустившейся на землю тьме. Деревья, кусты, причудливые груды валунов потеряли очертания и на расстоянии пяти шагов стали неразличимы. Луна лишь украдкой проглядывала сквозь плотную завесу, покрывавшую небо, и тогда на мгновение вверху становились видны тяжелые лохмотья туч, а внизу, на земле, проступали обманчивые силуэты.

Гроза настигла Генри, когда колеблющийся огонек в окне отцовской комнаты желтел уже в сорока — пятидесяти шагах. Но последние ярды стоили многого: в несколько секунд Генри промок до нитки.

Перебравшись через забор, он дохромал до дома и забарабанил в дверь руками и ногами. Стук безнадежно тонул в неистовом шуме грозы. Наконец он догадался постучать в окно. Когда послышался скрежет отпираемого замка, Генри стало казаться, что он пропитан водой и снаружи и изнутри.

Старый Гривс встретил молодого без особого восторга. Генри почудилось, что он был даже несколько разочарован, увидев на пороге сына. Похоже, старик ждал кого-то другого. В этой догадке Генри утвердился, когда, сбросив в передней мокрую одежду и натянув попавшееся под руку тряпье, вошел в гостиную. Табуреты были чинно расставлены у стола, с гвоздей, которыми были утыканы стены, снято все, что всегда заполняло гостиную, — поношенная одежда, бракованные овчины, уздечки, давно не стреляющие ружья и прочий ненужный скарб. Выкидывать хлам Сайрусу Гривсу было жалко, но и в кладовых держать его не хотелось: там хранились только добротные вещи. Сегодня все враз исчезло, стены выглядели непривычно голыми. Неспроста это было: отец определенно ждал важных гостей.

Поймав удивленный взгляд сына, Сайрус поспешил первым начать наступление. Подбоченясь, он сел на табурет и закачал головой:

— Это что же такое, сынок, это же беспутство — и только, не так разве, а? Ни в грош отца не ставишь, ни в грош, стыдно! Я терзаюсь, сердце изболелось — все, мол, пропал сыночек мой дорогой, а он, понимаешь ли…

Генри с усмешкой наблюдал за отцом, который то всплескивал руками, то воздевал их к небу, ни на секунду не прекращая лицемерной болтовни. Пора было кончать с этим шутовством.

— Сайрус Гривс, — спокойно произнес Генри, рассекая цепь длинных, как итальянские макароны, отцовских фраз. — А ведь вы просчитались. Оба — и вы, и досточтимый мистер Типпот.

Старик с недоумением уставился на сына.