Птице Феникс нужна неделя

Спустя несколько минут София выехала на узкую дорогу, вьющуюся между двумя озерами. Ей вдруг показалось, что вода подступила слишком близко и это может быть опасным. Неужели так было всегда, а она этого просто не видела? Или уровень воды неожиданно поднялся, отхватив приличный кусок асфальта? И хотя она невероятно любила воду, сейчас близость озера ее напугала. Один неверный поворот руля, и можно пойти ко дну. И как из машины выбираться в таком случае? София прикинула, успеет ли она расстегнуть ремень безопасности, схватить сумку, вытащить документы из бардачка. Хотя нет — какая сумка? Все же промокнет. Какой смысл в мокром паспорте? Тогда кошелек, да, кошелек надо хватать в первую очередь. Там пластиковые карты, с ними ничего не будет, даже если они намокнут. И любимый кошелек от «Шанель» уцелеет. Кошелек подарил муж три года тому назад. Вызывающе красный, глянцевый. Символ будущего богатства и успеха. Не прошло и года, как в кошельке появились деньги и внушительная стопка карточек разных банков мира. Они все уже не помещались в кошельке, но София не хотела менять его. Она вообще ничего не хотела менять. И если сейчас машина съедет в воду, она обязательно спасет кошелек. София бросила взгляд на сумку и, держа руль левой рукой, правой начала расстегивать молнию кармана, в котором он лежал. Увлекшись спасением аксессуара, она не заметила синюю колымагу, которая выскочила из-за поворота. Отчаянно завизжали тормоза. София отчетливо увидела перепуганное лицо водителя и на сотую долю секунду разозлилась. Ну как можно быть таким беспечным?! Он ведь даже не подумал о том, что может пострадать и что его ребенок, сидящий на переднем сиденье непристегнутым, при резком торможении сорвется с места и угодит головой в лобовое стекло. София была уверена, что перепуганного мужика волновало лишь то, что сейчас он врежется в дорогую машину. О боже, ребенок! София резко вывернула руль влево, съезжая с дороги прямо в воду.

Вторник Мартин

Многотысячная толпа скандировала его имя. В едином порыве. За тридцать лет он так и не смог к этому привыкнуть и не представлял, как это — никогда больше подобное не услышать. Но сегодня надо было поставить точку. Навсегда, безвозвратно. В жизни есть вещи гораздо важнее почесывания за ушком собственного самолюбия.

Толпа продолжала скандировать «Мар-тин, Мар-тин», а он закрыл глаза и полностью погрузился в музыку. Оторвался, поднялся над сценой концертного зала Осло и перенесся в свой собственный мир, в полном одиночестве. Одиночество всегда было его другом и единственным неизменным спутником. Время от времени его нарушали какие-то люди, но все они приходили и уходили, а одиночество оставалось константой. Он чувствовал энергию секса, исходящую от женщин, да и от мужчин в зале. Она проникала под кожу, вливалась в вены, уходила глубоко внутрь, пройдя по телу, взрывалась в районе солнечного сплетения и выходила наружу мощными волнами. Все, кто его знал, утверждали, что Мартин — просто сгусток ходячего животного магнетизма. Возможно. В женщинах он никогда не знал недостатка.

Все эти мужчины и женщины, бывшие в его жизни, поклонники и завистники, его дети и даже Анна, все они были по ту сторону музыки. Музыка была своеобразной чертой, которую он никогда не сможет переступить, чтобы стать частью их жизни, таким же, как они. Часть его навсегда останется в этом странном мире, где есть лишь он и одиночество. Только здесь он был абсолютно счастлив. Но нельзя всю жизнь думать только о себе. Поэтому-то он и уходил.

Еще ему было страшно. Он боялся проснуться однажды утром и понять, что больше его не хотят. Что то, что он поет, уже никому не интересно. Анне и сейчас неинтересны девяносто девять песен из ста, которые он играет ей по вечерам, а иногда и по ночам. Она под них засыпает. А он смотрит на нее, спящую, такую прекрасную, и в этой тишине, когда он снова остается наедине со своим одиночеством, и рождается, как правило, сотая песня. И именно ее будет петь весь мир.

Музыка оборвалась, он замолчал и открыл глаза. Толпа сходила с ума. Плакаты с его именем. Женские лица в слезах, растрепанные мужские головы. Он резко повернулся и направился за кулисы. Толпа взорвалась, аплодисменты перешли в синхронный топот, они просили его выйти снова и снова. Казалось, что их гнев снесет стены огромного концертного зала. Три прощальных концерта не вместили всех желающих. Даже десять не вместили бы, он знал. Анна обняла мужа, он прижал ее к себе, вдохнул родной запах и, снова закрыв глаза, услышал биение ее сердца.

— Ничего, они успокоятся. Теперь ты только мой. Только мой, — прокричала она ему на ухо.

Мартин усмехнулся, еще крепче прижал ее к себе.

— Глупая девочка, я и так только твой.

Подбежала маленькая Ленне и обняла родителей. Мать и обожаемого отца.

— Хочешь, уедем? Туда, где нас никто не найдет? — снова прокричала Анна, пытаясь перекричать бесновавшуюся толпу.

— Нет, не надо. Все в порядке.