Птицелов

— Иногда. Сядьте же.

Он сел. Она принялась разминать его плечи — и вправду затёкшие. Странно, что он этого не чувствовал. А теперь, когда по мышцам стала растекаться истома, снова подумал: что бы ни замыслил Дерек, он всё же отчасти заслуживает за это сердечной благодарности.

— Вы опять! — сказала Селест. — Что на этот раз?

— Ничего… месстрес. Ничего. Простите меня.

— Не знаю, смогу ли. Понимаю, тут нет вашей вины, но… я не привыкла к такому отношению.

— К нему невозможно привыкнуть.

— По крайней мере, вы это понимаете. Значит, вы небезнадёжны.

И тогда — как вчера в таверне «У сивого мерина» — Лукаса ожгло слепым, диким, неистовым желанием и вправду верить. И доверять. Позволить любить себя — и в кои-то веки не думать, что стоит за этой любовью. Наваждение длилось всего минуту, но оно было таким сильным, как никогда прежде. Никогда — с тех пор, как Лукас разучился думать о подобных чувствах без подозрения.

— Что-то вас гнетёт, — сказала Селест. — Сильнее, чем вы сами замечаете. Оно вас… пожирает. Вы таете, как свеча. И мне… мне страшно за вас.

— За меня? — переспросил Лукас и засмеялся, но смех вышел сухим и неживым.

— За вас и за себя, за всех, кто с вами столкнётся. Вы разрушительно влияете на людей. Вы заметили, что я натворила с тех пор, как вы здесь появились?

— Самолично командовали прислугой? О да, это поистине было чудовищно.

Она промолчала. Только её руки, сильные, крепкие — кто бы мог подумать об этом, видя её тоненькие запястья? — по-прежнему решительно мяли его плечи, спину, шею так, что у него уже всё разболелось. В этих прикосновениях не было нежности — она просто пыталась снять онемение, и это у неё получалось… это, и не только это, подумал Лукас и сдался.

— Один мой… друг сейчас далеко отсюда, — проговорил он, не открывая глаз. Он сидел лицом к огню, и по внутренней поверхности его век плавали красные пятна. — Я отправил присмотреть за ним своего человека, не самого лучшего, но самого надёжного. Почему-то лучшие никогда не бывают надёжными, и наоборот.

— И теперь вам кажется, что оба они в опасности, — сказала Селест.

Это уже выходило за всякие рамки.

— Откуда вы знаете?

— Вы говорите во сне.

Он застыл, и она со всей силы шлёпнула ладонью по его шее.

— Да расслабьтесь же вы! Единый! Как с вами тяжело! Я не удивляюсь, что вы до сих пор не женаты.

— Я не говорю во сне, — деревянно сказал Лукас. — Вы лжёте.

— А у вас мания преследования. И место вам в доме умалишённых, — резко сказала Селест и отошла от него.

Лукас смотрел на неё и слушал её — шаг, движение кисти, ресниц, шорох пряди, падающей на шею, — не чувствуя, как сжимает обеими руками подлокотники кресла. Какой же она была… обычной, совсем обычной, заурядной, непоследовательной, недальновидной, как все женщины. И всё-таки она поймала его. Легко и играючи, и теперь он бился в силках, лишь затягивая их всё туже.

— Вы правы, — проговорил он наконец. — Вы совершенно правы. Мне место именно там.

Селест рассеяно водила пальцами по стенке кубка, но не пила. Она выглядела расстроенной.

— Что я говорил во сне? — спросил Лукас.

Она неохотно пожала плечами.

— Ничего вразумительного. Но я видела, что вам тревожно. Что вы боитесь за кого-то. А утром вы себя вели так, будто не помните этих снов.

Он и правда не помнил. Знал только, что в последние ночи ему всё время снится Ив. И ещё знал, что это были дурные сны — может быть, он забывал их потому, что хотел забыть. А он всегда забывал то, что хотел.

— Мне снился один человек, — проговорил он. — Но я не могу понять, как он связан с… с теми двумя. Какое он вообще имеет к ним отношение. И это…

— Вы всё время боитесь того, чего не понимаете, — сказала Селест. — Это неправильно. Иначе нам всем пришлось бы жить в постоянном страхе.

Видимо, взгляд Лукаса показался ей странным, потому что она тут же потупилась.

— Простите. Не моё дело поучать вас. Я всего лишь глупая женщина…

— Что вы скажете, месстрес Селест, если я убью вашего мужа и женюсь на вас?

Она посмотрела на него с сожалением, и не подумав улыбнуться.

— Вы не можете его убить. Он занимает видное положение в Совете баронов и крайне необходим стране. По крайне мере так говорит Дерек.

— Какая жалость, — сказал Лукас. — Тогда я просто буду вашим любовником. Пусть даже и не лучшего сорта. Если вы позволите.

— Я позволю, если вы хотите.

Кожа на её лице оказалась холодной — и это было странно после жара её умелых и заботливых рук.

— Но целуетесь вы очень хорошо, — пробормотала она, когда Лукас на мгновение оторвался от её губ.

— В моём возрасте только это и остаётся, — посетовал он.

— Не преувеличивайте. Я вовсе не это имела…

Договорить он ей не дал. Шахматный столик оказался не самым удобным ложем, поэтому довольно скоро они перебрались в спальню. Возможно, Селест снова притворялась, изображая наслаждение, когда выгибалась в его руках, но, если и так, это было притворство женщины, а не шпионки. В этом она тоже была совершенно обычна.

— Что это? — спросил Лукас много часов спустя, когда она, тяжело дыша, откинулась затылком на изгиб его локтя. — Что это, как вы это сделали со мной?