Птицы

В иллюминатор, лениво придерживая рукой полосатую шторку, глядел джентльмен, с виду, лет сорока – бледный, с точеными, даже островатыми чертами лица и вздыбленными иссиня-черными волосами, собранными в прическу, похожую на луковицу. На джентльмене был дорогой костюм под цвет волос: самым примечательным в этом костюме было нечто, вроде сюртука, но длинного, настолько, что его полы стелились до самого ковра, который лежал перед удобным кожаным сиденьем.

Глядя в иллюминатор, джентльмен, курил трубку в виде резной и носатой не-птичьей головы, выдыхая облачка полосатого черно-белого дыма. И его ничуть не смущало, что город был сплошь погребен под бурей – о, пассажир воздушного экипажа прекрасно видел все сквозь нее, правда ему для этого приходилось использовать костяной с золотыми ободками театральный бинокль, судя по виду, из того же комплекта, что и трубка.

– Давненько! – усмехнулся джентльмен. – Давненько я здесь не был. Сколько там лет прошло, Грабовски?!

Хмурый тип в круглых очках и клетчатом котелке, сидевший за рычагами и управлявший экипажем, пробурчал:

– Да кто ж считает, сэр?

– И верно! Время… его так переоценивают! Но ты не спросишь меня, к чему я заговорил о годах, Грабовски?

– К чему вы заговорили о годах, сэр? – со вздохом проговорил Грабовски.

– О, рад, что ты спросил! Я к тому, что давненько здесь не был.

– Вы же с этого и начали, сэр, – напомнил Грабовски.

– Ну да. Мне просто любопытно, понимаешь?

Грабовски вздрогнул, неловко дернул рычаг, и экипаж тряхнуло.

– Любопытно, сэр? Вам дурно? Рыба, которую мы заказывали в Габене вчера, была несвежей?

– Несвежей там была лишь дама, которая имела счастье сопровождать нашу персону. Но я не о том. Мне любопытно, что там с моим домом.

– Понимаю, сэр.

Джентльмен хмыкнул.

– С чего бы тебе понимать, Грабовски?

Человек за рычагами пожал плечами.

– Ну, я ведь помню Бастиана. И его характер. Он запросто мог превратить дом, который вы построили, в захолустную гостиницу.

Джентльмен с трубкой согласно закивал.

– О, Бастиан… Мой дорогой Бастиан Трогмортон. До меня дошли слухи, что он придумал себе какое-то другое имя. Представляешь? Очевидно, это глупое и очень нелепое имя… И это взамен самому лучшему в мире имени, которое я придумал для него лично! Ты знаешь, это разбивает мне сердце, Грабовски.

– Какое из них, сэр?

– То, в котором теплится моя любовь к племяннику.

– А. То сердце…

Джентльмен выдохнул очередную порцию дыма и вновь поднес к глазами бинокль.

– Эх, Грабовски… кажется, за все те века, что я прожил, в этом мире ничего не осталось прежним.

– Дайте угадаю, сэр, сейчас вы скажете: «кроме».

– Кроме черной неблагодарности племянников по отношению к любящим дядюшкам. – Джентльмен с трубкой убрал бинокль и повернул голову, глядя в зеркало над приборной панелью, которое висело над головой сидящего спереди, за рычагами, собеседника. – Улица Трум, Грабовски. Мы почти долетели. Я очень надеюсь, что Бастиан не делал перестановку и не менял обои. Не люблю перемены.

Грабовски глянул в зеркало и тут же зажмурился от ужаса. На него смотрел монстр с длинным горбатым носом и черными, без зрачков, глазами, но самое жуткое заключалось в том, что глаз этих было восемь. Тонкая прорезь рта исказилась в улыбке.

– Я дома, Грабовски. Коппелиус Трогмортон вернулся домой.