Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

Небо обвисало все ниже и ниже. На северо-востоке редкий и нудный дождь усердно заштриховывал линию горизонта. И теперь уже трудно было различить границу между землей и небом — все смешалось, спуталось. Вскоре из растрепанной, лохматой тучи, что остановилась прямо над аэродромом, хлынул ливень. Крупные капли беспощадно решетили бетонку. Туча, израсходовав весь свой «боезапас», облегчилась и пошла вверх, подпирая все небо. Облака, подхватывая ее движение, поднимались выше, натягивались туже и как бы выравнивались, грунтовались и сглаживались. Смешиваясь, размазывались и их краски. Небо становилось серо-стальным и уже казалось сотканным прочно и надежно. На аэродром легла тишина. Только веселые птахи стремительно носились у самой земли и призывно кричали. Дождик прибил к траве козявок и букашек. Птицы бесновались и радовались, дурея от богатой и обильной еды. Пернатые то стригли влажный воздух над летным полем, то проходили на бреющем возле самолетной стоянки.

Техники самолетов быстро скинули с крутых спин истребителей подмокшие брезентовые чехлы. И теперь они стояли с откинутыми назад крылышками, трогательно прижавшись друг к другу, как прирученные птицы. На бугорке, приплюснутом тяжелыми тучами, бесшумно крутилось решетчатое зеркало радара.

После построения личного состава полковник Потанин вместе с метеорологом подошел ко мне.

— Учитесь, учитесь, Юрий Романович, я же не против вашей учебы, лишь бы на службе не отражалось и на всем остальном, — закончил он разговор с капитаном.

Роженцев остановился. Покорно кивнул. И как-то разом подобрел, поясняя своим видом, что теперь он сделает «нужную» погоду.

— Беда мне с этим Роженцевым, — недовольно проговорил Потанин, косо поглядев вслед капитану. — Пусть учится. — И, положив мне руку на плечо, сказал: — Что ж, Сергей Петрович, «спарка» в твоем распоряжении. Летай. Потребуется боевой самолет — бери «двадцатку». Приказал, чтобы ее на всякий случай подготовили. Это машина моего заместителя.

— Спасибо, товарищ командир, — улыбнулся я.

— Майор Яшин! — обернувшись, позвал полковник командира эскадрильи.

— Я вас слушаю, товарищ полковник! — забегая вперед, представился Яшин.

— С Прохоровым подготовку к полетам провели?

— Так точно, вместе со всеми.

— Вместе со всеми, — недовольно проговорил полковник. — Что это вы сегодня так плохо выбриты?

— Проспал малость, товарищ полковник, — загребая в горсть пухлый подбородок, ответил комэск. — Жена забыла будильник завести.

— Что же, вам жена будильник заводит?

— Конечно, — попытался улыбнуться майор.

— Здорово, скоро Светлана Семеновна и двигатель вам запускать будет, потом и пилотировать за вас в групповом полете…

А я вроде бы от разговора уже отключился и Потанина слушал краем уха. Мои мысли уже крутились вокруг предстоящего полета с Прохоровым. Они крутились, как шестеренки, иногда набегая зуб на зуб. Я волновался — не за себя, а за летчика.

Воздух содрогнулся от рева турбины. На взлет пошел разведчик погоды. Черным облаком взорвалась стая птиц возле самой бетонной полосы и с криком шарахнулась к лесу. И как они, черти, строй держат, как маневрируют! Вот дисциплина! О, эта древняя зависть к птицам! А вообще-то они нам сродни. Гудит, гремит аэродром, воздух истребители на керосине жарят, а они не улетают отсюда в свои жаркие страны. Чувствуют их родственные души неразрывную связь с летным полем, с авиаторами.

Раскатистое эхо разнеслось по тайге и, замирая на кедровых гривах сопок, растворилось в зеленой листве тальников и захлебнулось, заглохло в густоствольном кедраче, где черт ногу сломит.

На суматошно громоздящиеся облака можно смотреть беспрерывно и всегда удивляться. В них существует та непоколебимая вечность движения, первозданность, которая всегда щемит сердце, словно напоминает самого себя и все вместе взятое человечество…

Мы с Прохоровым взлетели после того, как сел разведчик погоды, который «прощупал» прочность облаков и определил надежность всего неба. Нижний край облачности и горизонтальная видимость, по данным разведчика погоды, вполне соответствовали, чтобы выпускать молодых летчиков в первый самостоятельный полет в сложных метеоусловиях. Теперь все зависело от данных самого Прохорова, от тех параметров, которые он выдержит со мной в контрольном полете. Все зависит от него, и только от него. Тут уж, несмотря на мое великое к нему уважение и жалость, хорошей оценки, если он не заслужил, и я не поставлю. В боевой самолет по знакомству не сажают.

Ушла, отпрыгнула назад земля. Но не обрываются ниточки, связывающие тебя с аэродромом, с гарнизоном, с людьми. Они остаются в сознании. Прохоров сейчас не имел права думать ни о чем: ни о ссоре с женой, ни о распрях с командиром эскадрильи. Ни о чем, кроме полета. Сумеет ли он отключиться от всех этих простых земных забот?

Летчик убрал шасси. Вспыхнули красные лампочки на приборной доске.

— Убирайте теперь эмоции, — посоветовал я в шутку, — все внимание приборам.