Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

— A-а… Эмоциям доверять? — засомневался я.

Ласково и приветливо встретила нас заведующая библиотекой, высокая, статная блондинка.

— Проходите, проходите, мальчики, — сказала она, уставив глаза на одного Генку.

— Доброго здоровья, Любушка! — поймав ее взгляд, ответил он.

— Здрасте, — добавил я.

— Здравствуйте, здравствуйте, мальчики! — засуетилась Люба. И я сразу понял, что здесь дело не в «мальчиках».

— Подберите нам, Люба, учебники по искусству, — попросил Генка и закачался маятником — не остановишь.

— Заходите и выбирайте сами, что вашей душе угодно, — предложила Люба.

Мы прошли между стеллажами, уставленными ровными рядами книг. Набрали груду учебников и сложили их на стол перед заведующей. Люба неторопливо просматривала каждую книжку, записывала. А мы стояли и смотрели на ее аккуратную прическу, на тонкие розовые пальцы, скользящие по бумаге.

— Много у вас здесь народу, — сказал Генка.

— Всегда полно. Скучать не приходится. Иногда даже библиотеку закрывать не хочется. Хорошо, когда люди приходят и приходят.

Она изредка поднимала чуточку подкрашенные глаза, говорила тихо, но как-то торжественно. Мне казалось, что говорила она только для одного Генки, она что-то замышляла. Да, да замышляла. Не знаю, почему так казалось? Наверное, вот тут среди книг я мудрее становлюсь.

— А вы что-то редко к нам заходите?

Генка покраснел. Он, конечно, не скажет, что у него своя библиотека — в гарнизоне на втором месте после этой. Все стены полками с книгами заставлены. И у меня его книг дома — больше десятка. Он помялся и ответил:

— Некогда…

Форсит! Только руки не распластал. Мечется, не знает, куда их деть. А тут и думать не надо.

— Приходите в субботу. У нас лекция интересная будет.

— О чем? — спросил Генка.

— О происхождении человека от обезьяны, — смеясь вставил незаметно подошедший Петр Астров, техник по спецоборудованию. — Верно я говорю? Мое почтение, Любочка!

Вот уж этот Астров со своими обезьянами. Но Люба глянула на него и будто не признала сразу. Лицо ее по-прежнему оставалось доверчивым и чуточку строгим. Строгость эта скорее профессиональная. Такое бойкое место! Ведь сюда многие ходят не только за книгами. Некоторые молодые офицеры где-то далеко оставили своих подруг, соскучились. Вот и приходят сюда поглазеть на Любу: одному она кажется его Марусей, другому — Люсей. А у кого нет ни Маруси, ни Люси — намерения посолиднее, даже с иллюзиями. Красивая девушка. Тут все сказано. Еще с древних времен люди тянулись за красотой, и я вот пришел за эстетикой. Да и Астрова, видно, не книги и не обезьяны интересовали. Выключай глаза, Астров! И чеши отсюда подобру-поздорову!

Люба, правда, и внимания на Петра не обратила, она продолжала «освещать» Генку своими синими «прожекторами».

— Мы думаем обсудить роман Геннадия Семенихина «Летчики». Вы не желаете принять участие?

— Я с удовольствием! — вновь встрял Астров.

— Погоди, Петя, не лезь, — остановил я его.

— Гена, — подчеркнула Люба.

— Да можно, — замялся он, переступая с ноги на ногу, будто только сейчас заметил, что стоит на зеленой ковровой дорожке в своих непривычно тупорылых ботинках.

— Что же я, выходит, не могу? — обиделся Астров.

— Пожалуйста, пожалуйста, — перешла на официальный тон заведующая библиотекой.

Когда мы вышли из Дома офицеров, я сказал:

— Ты, никак, втрескался? И в тебя тоже. И опять — глаза синие, синие… По глазам подбираешь…

— При чем здесь глаза? Ты скажешь такое! Просто Люба хорошая девушка.

— Я и не говорю, что плохая. Вижу, как ты перед ней стушевался. Чего ты на ней не женишься?

— По-твоему, я должен на всех хороших девушках жениться? Жениться — не летное поле перейти. Помнишь, как ты сам мыкался: то к одной, то к другой — в двух соснах заблудился? У меня же Тамара.

— Со мной ты не равняйся. Вспомнил что. В этом деле ты от меня отстал на несколько упражнений. У меня сын растет. На Тамаре женись.

— Что ты торопишь? Хочешь, чтобы мне раньше времени марш Мендельсона сыграли?

— «Полет шмеля»…

— Тамара сейчас в институт готовится. Не до того ей… Да и вообще… Черт ее разберет, эту любовь. Она ведь разнообразная, не поймешь подчас, — вздохнул Генка.

Ого-го, что-то неспокойно на душе у Генки. Но он, видно, и сам не разобрался, с какой стороны хлеб медом намазан. А пока он не разберется — не скажет. Генка не то, что я.

Так мы с ним на перекрестке и расстались. Я шел и думал про эстетику, про Генку и его любовь, в которой, как мне казалось, я бы разобрался гораздо быстрее, чем он сам.

Наташа открыла дверь.

— У-у, книг-то сколько понабрал! Профессор! — воскликнула она и, взяв из рук всю охапку, вручила мне Олежку, притом с упреком заметила: — Скажешь потом, что сын невзначай вырос.