При подъеме к Панагии пришлось остановиться, чтобы пропустить быстро спускающегося сверху по узкой тропе крепкого энергичного парня в подряснике, по виду послушника, в греческой камилавке. Мне показалось, что он грек. Но тот внезапно остановился, пристально рассматривая меня:
— Хэллоу!
— Хэллоу! — обменялись мы приветствиями.
— Русский? — кратко спросил богомолец.
— Русский.
— А чего же мы по-английски говорим? Куда идешь?
— На Панагию помолиться, — так же кратко старался отвечать я.
— Давай присядем!
Мы присели на желтеющую осеннюю травку.
— Я тоже Матери Божией молился, чтобы управила жизнь мою. А теперь вниз иду, на Карулю. Там прячусь от полиции в пещере. Все-таки думаю в Лавру податься. Без документов на Афоне плоховато, полиция достает! Если будешь еще на Каруле, заходи. Меня Николаем зовут…
Я поблагодарил за приглашение, удивляясь странной встрече напоследок. Николай махнул мне рукой и крупно, размашисто зашагал вниз по тропе.
На Панагии уже не было грека-богомольца, и мне удалось вдоволь помолиться в храме Пресвятой Богородицы. Исследовав окрестности, я выяснил, что плато круто обрывается вниз уступами: «Так вот где, возможно, подвизались Афонские отцы — очень впечатляюще… Если Бог приведет, обязательно здесь побываю!» С таким решением спускаться вниз по тропе уже не было грустно. В душе укрепилось чувство, что я обязательно вернусь на Святую Гору, к Панагии, и оно уже не оставляло меня.
Престарелый игумен Иеремия и иеромонах Константин, несший послушание в канцелярии монастыря, привезли меня в Салоники на монастырское подворье в темном багажном отделении микроавтобуса, предназначенного для перевозки продуктов.
— Ты там не задохнулся? — спросил, улыбаясь, настоятель монастыря.
— Нет, батюшка, воздух был нормальный, только темно.
У подворья стояла дорогая машина, из которой вышла пожилая женщина-немка, благодетельница монастыря, прекрасно говорящая по-гречески и немного по-русски. Узнав, что я из России, она предложила вместе осмотреть все святыни города. Иеромонах Константин также присоединился к нам. Мы долго кружили по городу, пока не зажглись вечерние огни и не закружилась голова от впечатлений.
Улетал я из Салоник в Москву с настоятелем Афонского подворья отцом Никифором. Он доброжелательно взял меня под свою опеку: мы вместе сидели в самолете, разговаривая об Афоне и вспоминая семинарскую жизнь в Троице-Сергиевой Лавре. Когда-то отец Никифор преподавал в семинарии историю Русской Церкви и был довольно строг. После монашеского пострига он сильно изменился, даже выражение его лица стало очень добрым. Когда я напомнил ему о прошлых преподавательских временах, он усмехнулся:
— Та жизнь быльем поросла, как и не было ее… Прошло и ушло, хорошо, что вовремя спохватился. Ничего не бывает правдоподобнее правды, а правда — это спасение души. Все остальное — суета сует… Слава Богу за все!
За стеклом иллюминатора белыми громадами облаков Греция как будто провожала меня в обратный путь. Но я уже знал, что жизнь моя в корне изменилась. До новых встреч, Святая Гора!
Бродить по земле вдоль и поперек, ища счастья; завидовать другим, у которых земли, дома и достаток сверх меры; увлекаться искусством, политикой, ученостью, актерством — все это не что иное, как жизненный самообман. И это поистине так, когда при этом, Господи, теряется и Твоя благодать, и мудрость, и неистощимая любовь Твоя. Ничто ни на земле, ни на небе не сравнится с чистотой сердца, любящего самозабвенно Бога своего, достигающего подобия Ему даже до тождества, исполняющего искренне заповедь Его (Мф. 5:48):
«ХВАТИТ БАНДИТОВ И РАЗБОЙНИКОВ!»