Птицы небесные. 3-4 части

Поистине, Боже, да не будут купола наших земных храмов выше наших душ, сотворенных Тобою! Что станет с нами, если храмы земные станут просторны, а наши души — узки? Не устыдимся ли мы золота рукотворных домов молитвы, когда внутренность сердец наших останется в запустении? Когда в церквях наших свечей горящих будет много, а горящих благодатью душ не сможем найти днем с огнем? Истинно, — тогда лишь разбросанные камни храмов останутся на просторах земли, а Господь снова станет искать поклоняющихся Ему в духе и истине. Лишь чистый благоговейный ум непрестанно стоит перед светозарным ликом Твоим, Боже, и такое благоговейное созерцание и есть Твое Небесное Царство, пришедшее в силе на землю нашего сердца. Пусть же Твоим неизъяснимым даром обожения не стану я богом сам себе и другим, — да не будет этого! — но измени немощный дух мой предивным изменением Духа Святого, и стану я незрим и безвестен для людей, когда сотворенное Тобою преображенное сознание станет всецело богоподобным и соединенным с Тобою, Христе!

В Салониках мы с отцом Агафодором, теперь уже иеромонахом, пришли на автобусную остановку еще в темноте, в шесть часов утра, чтобы попасть на утренний паром в Уранополисе, пограничном городке Афона. Слегка накрапывал дождь. До приезда автобуса собралась порядочная толпа паломников, среди которых находился греческий иерей. Из-за угла пьяной походкой неожиданно вышел подвыпивший грек, что для греков — редкость, и, подходя к каждому из толпы отъезжающих, хриплым голосом просил денег. От него неприятно разило вином. Никто не подал ему ни драхмы. Все молчали. Пьянчужка остановился напротив меня:

— Патер, дай мне несколько драхм!

Я тоже молчал, не желая подавать пьяному милостыню. Он разошелся:

— Эх вы, богословы, академики, монахи! Все-то вы знаете, а дать бедному человеку несколько драхм жалеете!

Насколько я понял, нищий был очень обижен, поэтому я не знал что делать. Мой друг шепнул:

— Не надо, батюшка, не давайте ему! Пьяницам не подают…

Внезапно иерей, стоявший позади меня, подал просящему какие-то деньги.

Тот поблагодарил и тут же удалился в темноту, покачиваясь. Но что-то неприятным осадком осело в душе, словно я был виновником этой ситуации.

Рассвет застал нас в Уранополисе. Большой белый паром уже стоял у причала, откуда нам предстояло плыть в Русский монастырь святого великомученика Пантелеймона. Огромные фуры, одна за одной, неторопливо въезжали на палубу корабля. Несколько полицейских сдерживали толпу паломников, нетерпеливо пытавшихся попасть на паром.

— Паракало, перименэтэ, перименэтэ! — осаждали они сгрудившуюся у входа толпу людей. Среди них выделялась группа русских мужчин:

— Мы русские паломники! Едем помолиться святыням. Что вам еще нужно? — горячась, доказывали они вразнобой полицейским.

— Они же русского не знают, что вы им толкуете? — недоуменно обратился к ним кто-то из монахов, с сумкой через плечо, по-видимому, серб.

— Все они знают, только прикидываются, — отвечал ему бойкий парень с рыжеватой бородкой. — Документы у нас в порядке, чего задерживают?

Полиция, тщательно проверяя разрешения на въезд на Афон, начала пропускать пассажиров. С шумом и прибаутками русские паломники поднялись на паром и столпились у борта. Вслед за ними взошли на палубу и мы с отцом Агафодором.

— Красотища какая! Прямо рай! Хорошо им тут, монахам, молиться, под пальмами! — восторженно делился с друзьями рыжебородый паломник.

— Это для гостей рай, а для нас, монахов, куда ни кинь — одни искушения… — усмехнулся серб, стоявший чуть поодаль у борта. — Одно дело — паломничать, а другое — жить! Приезжающих много, а остающихся по пальцам можно пересчитать…

— Это точно, — оглянувшись, откликнулся кто-то из русских. — Оставаться здесь как-то боязно…

Потянулась полоса Афонского берега, то зеленая, в кудрявой поросли сосен, то серая, где вырубили каштаны, то бурая, со скальными лбами и ущельями, с разбежавшимися по ним низкорослыми вечнозелеными кустарниками — колючим каменным дубом. Периодически мимо проплывали светло-зеленые квадраты виноградников и серебристо-светлые прямоугольники оливковых плантаций.

По мере того как мир городской суеты оставался позади, сердце вновь ощутило, как оно постепенно вступает в чистый благодатный мир покаянной молитвы, послушания, целомудрия — всего того, что так трудно найти в миру. Благодать Святой Горы словно струилась вокруг корабля, приглашая всех, кто вырвался из уз мира и стоял теперь вдоль борта парома, насытить благодатью жаждущие души и глаза. Один за другим вставали и уходили назад величественные монастыри-крепости, возвышающиеся на берегу. Чайки, гортанно крича, парили белым клубящимся облаком за кораблем.

Вскоре внушительные постройки Русского монастыря приняли нас под свои прохладные каменные своды. Но первая же беседа с духовником монастыря повергла нас в уныние: никаких келий монастырь не дает даже своим монахам, тем более приезжим.

— Нужно вам искать место для келейного жилья у греков! У них полно келий, может, какую-нибудь и дадут, — так объяснил нам отец Меркурий.