Птицы небесные. 3-4 части

— Молитва, даже непрестанная, или, как русские говорят, самодвижная, еще относится к этому миру, но Божественное созерцание полностью выводит нас из мира. Это есть настоящее отречение, без которого невозможно стяжать обожение! Только в созерцании полностью прекращаются все мирские заботы и попечения, становясь евангельскою нищетою духа, ибо для таких душ открывается во всей полноте Царство Небесное…

Монах болезненно пошевелился в скрипучем кресле и умолк, не проронив больше ни слова. Воцарилось молчание. По крыше забарабанил неожиданный летний дождь.

— Я вас не утомил, Геронда? — коря себя в душе за назойливость, спросил я.

— Нет пока. Ты редко приходишь, патер, — пальцами рук он потер себе виски, массируя их. — Говори, что еще хочешь узнать?

— Отче, прошу вас, дайте мне наставление, чтобы стяжать духовное рассуждение и прийти к священному созерцанию… — сглотнув в горле комок от волнения, умоляющим голосом обратился я к старцу.

— Какое же тебе дать наставление? Оно всегда одно — днем и ночью трезвись, наблюдай за своим умом, ради «пленения всякого помышления в послушание Христу» (2 Кор. 10:5). Это есть главное правило всей духовной жизни. Это есть единственное совершенное покаяние и трезвение, заповеданное нам Евангелием и святыми. Потерять трезвение ума — значит утонуть в беспрестанных падениях во зло, что есть кошмар греховной жизни. Трезвение ума и есть само созерцание, которое предназначено для тех, кто сыт по горло мирской жизнью. Когда ум овладеет непрестанной молитвой, созерцание открывается само.

— Геронда, а созерцание и обожение души — это одно и то же, или нет? Я путаюсь в этом, — признался я.

— Старец Софроний говорил: «Видеть свой грех составляет начало созерцания». А об обожении он как-то сказал совершенно замечательно и глубоко: «Истинно веруют во Христа только те, которые веруют в свое обожение». Следовательно, единственная истинная форма жизни — быть святым по благодати Духа Святого. Быть святым значит быть обоженным или богоподобным человеком. Старец не раз говорил нам, что когда умаляется Божественное Откровение и низводится до нашей меры невежества, тогда для всякого чело-века исключается возможность истинного покаяния и освящения души. Мой духовный отец допускал, что многих христиан некоторые тексты Священного Писания и святых отцов Церкви приводят в смущение и о них они не хотели бы даже слышать. Но, по правде, само это смущение является непреложным свидетельством того, что со своим лжесмирением они не желают постигать истины Божественного Откровения. В ответ можно сказать словами Христа (Еф. 5:15): Блюдите… како опасно ходите. На этом, отец Симон, нам следует сегодня остановиться. Мне пора принимать лекарства, а потом собираться на службу. Старайся руководствоваться этой небольшой благодатью, обретенной тобою в горах Кавказа, и ничего не оценивай своим греховным умом. Пропитай все свое сердце благодатной силой любви, чтобы оно уподобилось сердцу матери, больше всего на свете любящей своего единственного ребенка. Следуй советами благодати, невзирая на ошибки, ибо без ошибок не стяжаешь мудрости духовного рассуждения. Со временем эти ошибки исчезнут, если будешь усердно пребывать в трезвении ума, о котором ты услышал. Продолжай обучаться практике такого трезвения и сообщай мне о своих молитвенных опытах…

— А когда можно приходить к вам, отче Григорие?

— Только когда вопросы начнут гореть в душе, требуя их разрешения…

Поцеловав пахнущую лекарствами худую руку монаха, я вышел из монастыря.

— Ну и долго же вы, батюшка! Я даже сомлел, дожидаясь вас.

Мой друг заметно нервничал.

— А ты молись, чтобы зря не сидеть! — посоветовал я.

— Молился, уже сил нет… Буду брать с собой какую-нибудь духовную книгу на греческом, чтобы переводить. Как благословите?

— Вот это дело стоящее! А то переводов хороших нет, даже жалко. Был отец Диодор, и того недоброжелатели съели, уехал…

По бегущей через лес дороге, раскисшей от недавно прошедшего дождя, мы добирались до причала и уплыли на пароме в свою келью на знойной Каруле.