Птицы небесные. 3-4 части

Господи, что есть зло?.. Любовь к себе и ненависть к людям. Иисусе, что есть благо? Ты — истинное и единственное благо, в Котором я ненавижу грехи мои, ибо они не дают душе моей соединиться с Тобою, чтобы в Тебе и через Тебя любить всех людей. Ты сияешь из глаз их, измученных скорбями и горестями, поскольку все они — сыны Божии, но не все познали это так, как те, кто очистил молитвами омраченное грехами сердце свое, омыл слезами замутненные образами мира очи свои, отворил к слышанию уши свои, запечатанные грехом, и ум, порабощенный помыслами, обратил к разумению премудрых словес Твоих. Одних любить, а других ненавидеть — правило мира сего, но любить всех, а наипаче врагов своих, сострадая им в их крайнем невежестве и желая вразумления — заповедь святая Твоя, всеведущий Иисусе, Премудрость Божия. Желаю победить, Господи, всех врагов, которые были или будут, впрочем, не считая их врагами, а благодетелями. Но не тем, что сокрушу их позором или заклеймлю словом, нет, Спасителю мой, но желаю победить их чудесной любовью Твоей, повелевающей сострадать всем людям, печалиться о них и желать им исправления и спасения Божия, ибо это есть единственные врата к восхождению души к Твоим Божественным созерцаниям.

ПОЖАРЫ

Господь Вседержитель, Ты не презрел яслей земных и родился в них, во исполнение пророчеств, где пеленала Тебя, Беспредельного, Пресвятая Матерь Твоя, пеленала и прижимала, любя, к благоговейному чистому сердцу Своему. Умоляю Тебя, не презри сердца моего, этого самого низкого места на земле, в котором прежде находилось стойло дурных помышлений, а ныне я приготовил и прибрал его для Тебя, Высочайшего, и убрал его, словно цветами, молитвой и слезами — для Тебя, Чистейший, дабы Ты родился в нем и возрастал в премудрости и любви Небесной! Смиренно склоняюсь перед Тобою, Владыка, ибо Ты — величайший разум и бесконечная любовь! Словно навоз из стойла, выбросил я из яслей сердца моего грех и смерть, и устлал каменное ложе сердечное нежными побегами веры и упования моего, дабы воссиял Ты во мне во всем величии Твоем, не гнушаясь убожества моего и тесноты моей, сверхнеобъятный Боже! Утешь, молю, истомленный взор мой созерцанием чудеснейшего лика Твоего в глубинах сердечного вертепа моего, сделав его пресветлым чертогом для вечного пребывания Твоего!

Литургия следовала за литургией, составляя основу нашей жизни на Каруле. К нам начали заходить русские паломники, исповедуясь и оставляя поминальные записки с деньгами. Некоторые исповеди выбивали меня из молитвенной колеи на несколько дней. Похоже, паломники смущались исповедовать в России свои грехи и отводили душу на Афоне, разыскивая батюшек, которым они могли бы открыть терзающие их грехи. Но к этим тяжелым исповедям добавилось сильное искушение.

Хотя от ежедневного Причащения душа словно обрела крылья, но исподволь начала ощущаться какая-то сильная сердечная тяжесть, которая стала проявляться в различных телесных недомоганиях. На столике у жертвенника собралась гора поминальных записок от паломников. Читать их приходилось при свечах и бывало на проскомидию и поминовение имен у меня уходило три часа, а сама литургия занимала два часа. Недоумений набиралось все больше и, несмотря на то, что наше финансовое положение улучшилось, благодаря денежным пожертвованиям от паломников, от их исповедей на душе было тревожно и как-то не по себе, словно я взвалил себе на плечи огромный груз, а тащить его не в состоянии. Все это я отложил до встречи с отцом Кириллом, надеясь, что он, как духовник, разрешит этот непонятный тупик, в который я попал.

Зимой я сильно простудился и слег с высокой температурой. Лекарств у нас никаких не было, кроме аспирина, который принес отец Христодул. К тому же, словно одна напасть за другой, ночью от продолжительных ливней в крыше образовалась сильная течь. Вода потоком лилась с потолка в комнату. Штукатурка на стене намокла и обвалилась, залив глиной подрясник и рясу, висевшую на гвозде. У меня не нашлось сил, чтобы подняться и устранить течь. В комнате стоял жуткий холод, поскольку печей у нас в каливе не было. Отец Агафодор подставил под течь на чердаке ведра и побежал в келью старца Ефрема на Катунаки. Оттуда он принес тяжелую железную печь, которую установил у меня в комнате. После этого здоровье мое пошло на поправку.

Я лежал, ослабевший, на койке, когда глубокой ночью на Святках меня разбудили крики за окном по-сербски: «Пожар, пожар! Отец Симон, отец Агафодор, на помощь!» Это кричал серб Симеон. В окне полыхало зарево: горела келья архимандрита Стефана. Пламя над кельей, раздуваемое ветром, бушевало сильное. Начали взрываться газовые баллоны, улетая далеко в море. Мы кинулись к горящей церкви. Мой друг решительно разбил узенькое оконце в алтаре и, изогнувшись, боком умудрился пролезть вовнутрь. Он передал мне мощевик, сосуды для литургии, напрестольное Евангелие и крест. Иконы в окно вытащить не удалось и иеромонах вылез обратно. Церковь тут же полностью охватило огнем.