Птицы небесные. 3-4 части

«Почему мы не видим Господа в сердцах наших?» — вопрошают люди. «Как же это возможно, — спрошу и я, — если очи ваши устремлены на разглядывание вещей земных, слух устремлен к новостям и пересудам, а помыслы обдумывают прибытки и убытки в делах ваших?» Лишь те верные души, которые с Господа не сводят глаз своих, удостаиваются видения и слышания премудрых вразумлений Его и сподобляются принимать неземные Божественные утешения. Страдающие ради выгоды и прибыли своей в делах суеты — нет, не мученики они, а самоистязатели! Плачущие о своих земных привязанностях, ложных и ненадежных, — нет, не блаженны они, а безумны! Послушные игу денег и славы земной, — нет, не верные они в очах Божиих, а отступники! Разве спасет грешник грешника? Нет. Только глубже загонит его во тьму кромешную и утопит его в пучине неисходной!

Но Дух Святой неумолчно тихим гласом любви зовет душу через послушание Богу к истинному мученичеству — распятию в себе страстного человека, венчая ее блаженством бессмертия и вечным спасением во Христе.

Монах Симеон поражал меня своей богатырской крепостью: в осенние и зимние холода он тайком от меня ходил в полуразрушенный стылый туалет и мыл голову ледяной водой из-под крана. От такой воды у меня сразу окоченели руки, когда я попытался проделать то же самое.

— Папа, не мой голову холодной водой, пожалуйста! А то заболеешь… Врачей здесь нет, что мы тогда будем делать? — ужасался я, застав его на пронзительном холодном сквозняке с мокрой головой в умывальной комнате.

— А мне приятно, сын! Теплой водой не могу мыть голову…

Виктор спешно построил для старика теплую душевую, поставив в ней дровяную печь, но он упрямо продолжал мыться под холодным краном. В ту же зиму мы перекрыли кровлей умывальную комнату и поставили там окна и двери.

Видом монах Симеон все больше походил на маленького седого ребенка, а чистые серо-голубые глаза, серебряная борода и волосы делали его похожим на древнего Афонского старца. Приехавший к нам в гости московский журналист, не предупрежденный о нашем старичке, рассказывал нам о своей неожиданной встрече в коридоре с каким-то удивительным старцем:

— Отцы, кого это я встретил у вас на третьем этаже? Какой потрясающий человек! Наверное, святой…

Наши беседы с отцом становились все более глубокими. Часто я заставал его в келье сидящим в стареньком кресле с четками в руках или с Евангелием.

— Папа, тебе не скучно одному сидеть? Давай выйдем к братьям! Может, тебе принести книг для чтения побольше?

Я попытался добавить в его жизнь некоторое разнообразие.

— Спасибо, Симон! Я не скучаю. Мне достаточно одного Евангелия. А насчет книг мое мнение ты знаешь: в хороших книгах пятьдесят процентов правды, а в остальных ее вообще нет. Не хочу, чтобы жизнь лопнула, как пузырь на воде! Развлекать меня не нужно…

Пока еще не были готовы балконы, я говорил ему:

— Когда нам сделают балконы, мы с тобой поставим там стасидии и будем рядышком молиться. Там ты сможешь прогуливаться и любоваться красивым видом Афона…

На мои восторженные обещания отец отвечал, покачивая головой:

— Нет, сын, со мной не нужно сидеть. У тебя свои дела, которые нельзя оставлять. У меня есть четки и Евангелие. Этого мне вполне хватает…

Помолчав, он продолжил говорить:

— Если сидишь спокойно и удерживаешь себя от забот, начинаешь понимать, что все повседневные дела — никчемная суета. Если удерживаешь язык от пустословия и пребываешь в молчании, то понимаешь, что все повседневные разговоры — никчемная болтовня. Если отрекаешься от дум о дне насущном, то сразу понимаешь, как много сил люди тратят на то, чтобы дурачить самих себя и других.

Отец прислушался:

— Море-то как шумит…

Мы помолчали. Шум прибоя доносился даже сквозь закрытые окна и двери. Даже воздух в комнате, проникавший с ветром в оконные щели, был слегка солоноват.

— Не беспокойся, сын. Братья ко мне хорошо относятся. Все хорошо, все хорошо. А до балконов мне вряд ли дожить. Как в песне поется: «Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли…»

— Папа, не говори так! Еще поживем… Дай Бог, дорогу к морю сделаем, спускаться туда с тобой будем, там очень красиво…

Не слушая моих слов, он с усмешкой отрицательно качнул головой.

— Спасибо, спасибо, Симон. Теперь, на итоге жизни, прихожу к выводу, что тепло человеческой души дороже всех красот вселенной, а тепло Божией благодати дороже любой человеческой души. Знаешь, сын, когда сполна поймешь жизнь, как она есть, то жить уже неинтересно. Тогда самое время умирать…

Отец взял мою руку и молча пожал ее.