Птицы небесные. 3-4 части

Пасхальный перезвон колоколов от Кавсокалиии до Великой Лавры наполнил афонские леса радостным гулом. Слезы счастья и благодарения Богу за благодатное воскресение души возводили молящуюся душу в небеса созерцания, соединяя ее с Воскресшим Господом и благоговейно славя Бога за всю Его беспредельную любовь к каждому страдающему и любящему сердцу. Там, в горном уединении, сердце мое встретилось с настоящей Пасхой, Пасхой новой жизни в Божественной благодати, в беспрерывной молитве и неотвлекаемом созерцании Воскресшего Христа — истинного и единственного Бога моего сердца! Все последующие дни и ночи слились в один непрерывный праздник — праздник обновленной души, восприявшей без всяких сомнений торжествующую жизнь в Господе, в которой слово «Иисус» трепетало в милующей тихости преображенного духа, полного света Христова. В этом свете Христовом была совершенная свобода, как будто с глаз сдернули повязку. В великом счастье и облегчении от земных тягот дух жил Христом и повсюду, прямо и без усилий, видел лишь одного Христа…

Спустившись в скит, я узнал от отца Агафодора, что звонил отец Пимен и передал мне свои соболезнования.

— Игумен только не понимает, батюшка, как можно Пасху праздновать одному в горах? — вопросительно глядя на меня сказал иеромонах.

Я промолчал. Но следующее его сообщение обрадовало меня:

— Мне знакомые греки в Дафни сказали, что старца Григория привезли в монастырь после операции. Совсем больной, говорят…

Я отправился в монастырь, отложив все дела и надеясь увидеть живым своего наставника. По пути удалось просмотреть все вопросы, собранные в записной книжке. Старец оказался в своей келье на койке, худой и сильно изможденный. Рядом у постели отца Григория сидел молодой монах, приставленный игуменом для ухода за больным.

— О, отец Симон, сколько лет, сколько зим! Благослови, — слабым хрипловатым голосом приветствовал меня старец; монах, сидевший у койки, встал и, взяв благословение, тактично вышел. — Как же так? Умираю я, а ты выглядишь так, словно вернулся с того света!

— Своего отца хоронил, Геронда, потом отца иеромонаха Агафодора и два раза болел воспалением легких, — с печалью поведал я наставнику происшедшие за это время злоключения.

— Все что для нас не благо, для Господа благо, отче Симоне! Ибо Он всем ищет спасения…

— А как вы себя чувствуете, отче?

— Готовлюсь развязаться со своей болезнью. — Через силу улыбнулся старец. — Даю врачам полный отпуск, так сказать… А тебе — время задать свои вопросы! — монах чуть приподнялся на своих подушках. — Говори, слушаю…

Обрадовавшись возможности увидеть и услышать старца, я поспешил с вопросами.

— Отец Григорий, чего еще нужно искать, если теперь Христос со мной, в моем сердце? Мне представляется, что выше этого в созерцании ничего нет, не так ли?

Старец вопросительно поднял бровь:

— Ну-ка, ну-ка, повтори поподробнее, что ты видел в созерцании?

Стараясь не упустить ни одной детали, я поведал монаху о своих переживаниях:

— Геронда, даже трудно все перечислить! Несмотря на жизненные напасти, благодатное присутствие Христа начало постоянно пребывать в сердце, находился ли я в молитвенном созерцании или же когда молился без всякого отвлечения, даже когда спускался за водой или поднимался с флягой за спиной по веревке в пещеру. Чувство совершенной свободы во Христе все это время переполняло мою душу, сопровождаемое сильным переживанием блаженства, словно в ней воцарился нескончаемый день благодати. Ум стал совершенно простым и цельным, объединив все силы в созерцании и единении со Христом. За время пребывания в горах множество духовных переживаний от присутствия Христа в сердце и различные понимания и откровения Евангелия приходили в мой ум, порождая многочисленные идеи и понятия, сопровождаемые духовной непередаваемой радостью. Это так здорово, отче!

Обо всем этом я с восторгом рассказал монаху Григорию, внимательно слушавшему меня.

— Ну что же, все, рассказанное тобой, естественно для созерцания, — промолвил старец. — И в этом нет ничего необычного. Умерь свои восторги! Необходимо научиться жить и дышать одним лишь Христом. Достиг ли ты чего-нибудь большего, чем это? По сравнению с достижениями великих святых, разве твои переживания и восторги что-либо значат? Чему ты так радуешься? Есть ли в твоей радости смирение? Не умаляя того, к чему ты пришел, скажу: если твои созерцательные достижения не пропитаны смирением и сознанием своего недостоинства, все это — лишь коварные уловки диавола! Все твои переживания преходящи и временны. Обрети то, что никогда не проходит и никуда не уходит. Стяжи то, что перейдет с тобой в жизнь вечную!

Я сидел, опустив голову, стыдясь своего восторга.

— Понимаешь о чем я говорю? — спросил отец Григорий, приподнявшись и положив руку на мое плечо.

— Да, отче, понимаю, — стыдясь самого себя, ответил я.