Птицы небесные. 3-4 части

— Полнота личного бытия есть Божественная любовь, которой свойственно совершенство познания Бога и мира без участия ума. В совершенной любви место ума занимает Божественная благодать, дарующая человеку истинное ведение и познание. Вспоминаю слова отца Софрония: «Если я всем моим сердцем люблю Бога, то я весь целиком пребываю в Нем. И только так Его бытие становится моим. Если я, подобно Христу, люблю всех, то бытие всех силою любви делается моим бытием», — так говорил наш благословенный старец…

— Без Божественного посещения, даже если человек долго практикует молитвенную жизнь, его познание еще остается обычным? Мне еще не вполне ясно это, отец Григорий…

— Без тайного, то есть скрытого от наших глаз, или явного и видимого озарения нетварным светом, человек не познает должным образом своего греха и ограниченности ума. Не следовать священному созерцанию, но отвергать его, как недостижимое или невыполнимое в наше время, — это уничтожение Православия и опасное заблуждение. Видеть свой грех и беспорядочные движения греховных помышлений составляет начало созерцания. Середина созерцания — приход благодати в очистившееся сердце и соединение с ним умиротворенного ума. Завершение созерцания — полнота просвещения нетварным светом и Божественное Откровение. Такая практика возможна повсюду и во всякое время, при любых внешних условиях. Ни бегство в пустыню, ни удаление в пещеру, ни уход от людей, ни научное богословие, ни изощренный психоанализ, ни философские концепции или рациональный подход к Евангелию через рассудочные умозаключения, — ничто, подобное перечисленному, само по себе не составляет сущности Божественного созерцания. Ничто не должно мешать нашему пребыванию в высшем состоянии Богообщения. Даже время исчезает в этом благоговейном видении Бога. Бог незрим и непостижим, таким же должно быть и созерцание. Христос, как истина, есть высшая форма постижения. Это постижение неподдельно и не смешано с помыслами. Истинное Божественное созерцание — это не то, что мы создаем своими усилиями, оно всегда приходит как дар свыше. Конечно, и уход в пустыню или в молитвенный затвор, а также иные пути к уединению, как, например, твоя пещера, отец Симон, — все это есть драгоценная привилегия Божия Промысла, поскольку создает благоприятные условия для глубокого покаяния. Без покаяния всякое наше действие и всякий род аскетической жизни превращается в чисто человеческое предприятие, по существу мало полезное для нашего спасения. Такого понимания держался и наш старец. Чем больше покаяние, тем больше действует в нас Бог, приобщающий Самого Себя человеческому духу. Самый свет истины своим пришествием свидетельствует, что мы не свободны от тьмы грехов и страстей. В состоянии пришедшей благодати человек всем существом своим вступает в подлинное созерцание Божественного мира. И если ложное смирение станет называть это неумеренной дерзостью и даже безумием, то вспомним святого апостола Павла, который, с одной стороны, пресекал малодушие, а с другой, — нелепую гордость плотского ума, когда говорил, что Бог благоволил спасти верующих безумством проповеди, отвергнув разум разумных и превратив в безумие мудрость мира сего.

— Геронда, но чтобы решиться на такую высоту цели, всякая душа человека поневоле испытывает страх, не так ли?

— Память о том, что в нашей жизни должно повториться, по подобию, все то, что совершилось в жизни Сына Человеческого, освободит нас от всякого страха и малодушия. Это общий для всех путь и притом — единственный. Тогда Божественный свет наполняет всего человека так, что и сам человек становится подобным свету. И то, что видит он при этом, нельзя назвать иначе чем свет, хотя этот свет по природе своей совсем иной, чем свет видимого солнца…

Вдохновенные слова подвижника преисполнили благодарностью мое сердце и в то же самое время сжигали его стыдом и печалью за собственное малодушие и невежество. Особенно стыдно было за то, что я ошибочно полагал, будто состояние обожения суждено лишь одним избранникам милости Божией, а не таким обычным грешным людям как я. Этим самоукорением мне захотелось поделиться с монахом Григорием:

— Отче, каюсь, что скрытый ропот сидел во мне долгое время из-за ложного суждения, бытующего в монашеской среде, что состояние святости открыто лишь редким избранникам!