Птицы небесные. 3-4 части

— А чего тебе дверь открывать? Ты что-нибудь сюда привез? Приехал и живешь на всем готовом, а я здесь в мозоли руки стер! — раздраженно бросил ему Евстафий.

— А я что, не стер в мозоли руки? Вот мои мозоли — проверь! — Иеромонах протянул свои ладони с огрубевшими мозолями. — Батюшка, с этим человеком никаких договоров заключить не удастся!

— Батюшка, из ваших уговоров ничего не выйдет! Вы наконец решите одно — или он, или я! — твердо заявил капитан. — Вместе нам здесь не жить! А то я за себя не ручаюсь… Как скажете, так и поступим. Я на все согласен!

— Я тоже, — негромко проговорил иеромонах, все так же продолжая смотреть в окно, где небо хмурилось тяжелыми осенними тучами.

— Отец Евстафий, не торопись, все уладим, это же явное искушение.

На мои слова он гневно махнул рукой, нервно перебирая напильники на верстаке.

— Батюшка, моему терпению, хотите вы или не хотите, пришел конец! — заговорил Филадельф, оторвав взгляд от окна и обратившись ко мне. — Я с этим человеком зимовать не буду! Евстафий, сами видите, как с цепи сорвался…

По его лицу стало ясно, что все уговоры бесполезны. «Вот и пришли изменения… — понял я. — Значит, прежней жизни конец! Удивительно, с каждым порознь жить можно, а вместе они не могут ужиться… Что делать?» — Оба были мне дороги, но поставили меня перед тяжелым выбором. В конце концов мне пришлось переломить себя и оставить иеромонаха, присланного отцом Кириллом.

— Значит, поступим вот как: отец Евстафий пусть снова возвращается в церковный дом, в котором он жил до этого, а отец Филадельф останется в скиту, — объявил я свое решение.

— Тогда я забираю коня! — встал во весь рост капитан и сжал кулаки. — Афона я никому не отдам! Вы его здесь угробите…

— Хорошо, забирай коня. Ты прав, ему лучше быть с тобой. Кроме того, можешь взять еще треть продуктов и треть общих денег.

Все молча разошлись по своим кельям. Через час инок угрюмо навьючил лошадь, взял конверт с деньгами, который я вручил ему во дворе, и, не прощаясь, ушел на Псху, ведя за собой тяжело груженного Афона. Мы остались вдвоем с иеромонахом. Вечером мы молча сидели у жаркой печи при тусклом огне керосиновой лампы, бросающей желтые блики на наши печальные лица. Что-то утратилось в тот вечер, словно хрустнуло и сломалось, как лед под ногою, нечто, объединявшее нас и вдруг заменившееся мелочными стычками и претензиями.

Время от времени к нам доходили слухи о диверсиях сванов, которые заблокировались в Кодорском ущелье. Их небольшие отряды пробирались в Абхазию, взрывали мосты и дороги. Некоторые из таких озлобленных групп находили живших по Кодору пустынников, грабили и избивали их. Многие из монахов и монахинь, устав прятаться по лесам от бандитов, уехали из Абхазии.

На Псху последовали события, которые посыпались одно за другим, словно комья снега, вызвавшие целую лавину. Инок Евстафий крупно поссорился с председателем сельсовета, который, разгневавшись, приказал ему убираться из села. Раздосадованный капитан, забрав коня, перешел границу и устроился в Красной Поляне. Не найдя себе покоя и там, он бросил все и уехал в Москву.

Слыша все эти новости, следующие одна за другой, мне было больно за этого человека, ставшего частью моей жизни. Помоги ему, Господи, в его скитаниях по этой неприютной для него земле. Несмирение, с одной стороны, и непреклонность, с другой, двух, в общем-то, неплохих людей дали мне грустную возможность поразмышлять о том, насколько опасны эгоизм и самолюбие и какую они приносят порчу в наши души.

* * *

После гроз ночных
Сверкают дерева.
Первый снег в горах —
Последняя их новость!
Я готов забрать свои слова
За свою ненужную суровость.
Пусть опять стрижи
Кружатся у лица,
В дальний путь взволнованно готовясь.
Жизнь моя, без края и конца, —
Ты моя единственная новость!