Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2

Иеродиакон свернул на неприметную тропинку, где не имелось никакого указателя. Под высокими старыми кипарисами на небольшой площадке с колючим дубняком, перевитым ярко-зеленым плющом, виднелся куполок небольшой церкви вместе с маленькой кельей, составляющей с ней единое целое. Моему изумлению не хватало места в груди: ведь это та самая церквушка, которой я любовался на рисунке в афонском Патерике, с трепетом разглядывая его в лесу на Грибзе!

На наши молитвы и стук в дверь вышел послушник лет пятидесяти с черной бородой, с пробивавшимися в ней прядями кудрявой проседи. Он осведомился, что нам нужно.

– Благословите поклониться в церкви преподобному Петру Афонскому и взять благословение у старца, – смиренно отвечал отец Агафодор.

– Мы никого не принимаем, живем закрыто. Старец бывает недоволен, когда его отвлекают! – отказал нам послушник.

– Со мной иеромонах из Москвы, просит повидать Геронду и задать вопрос о молитве, – уговаривал послушника мой провожатый. Тот сохранял неприступный вид, но последняя просьба тронула его.

– О молитве? Из Москвы? У нас русских еще не было ни разу. – Послушник задумался. – Пойду спрошу благословения у Геронды. – Он закрыл дверь и ушел.

– Отец Агафодор, я не думал у отшельника что-нибудь спрашивать, достаточно, если только посмотрим на него.

Меня взволновала предстоящая беседа с этим подвижником.

– Вы подумайте, о чем старца спросить. Говорят, он молитву имеет… Раз нашли его, не стоит уходить просто так.

С этим трудно было не согласиться. Скрипнула дверь и послушник показался на пороге. Мы замерли.

– Старец благословляет вас зайти сначала в храм, а затем к нему в келью. – объявил отец Петр.

Помню тусклое золотое сияние старинного иконостаса и ладанный запах от деревянных икон с мерцающими огоньками лампадок. Сам Геронда сидел на койке, укрыв больные ноги суконным серым одеялом.

– Благословите, отче! – с поклоном приветствовали мы с порога отца Исидора и затем поцеловали его отекшую старческую руку. Густые седые брови почти закрывали его глаза, отчего казалось, что он смотрит внутрь себя, а не на собеседника. Белая окладистая борода, опушившая его доброе крупное лицо, ниспадала на грудь. Дышал он тяжело и, по-видимому, страдал астмой. В его правой огромной руке медленно двигались большие четки – «трехсотница», как их называли на Афоне.

– Мосха, Мосха? – спросил хрипло старец, обращаясь к иеродиакону.

– Москва, Москва, Геронда! Иеромонах из Москвы хочет задать вам вопрос… – Мой переводчик тихонько подтолкнул меня, заглядевшегося на отшельника, локтем. Его лицо показалось мне таким добрым и родным, словно я знал этого монаха-ребенка с детства. От волнения я не знал, что сказать. Собравшись с духом, решил спросить самое существенное для меня в ту пору.

– Какое главное делание монаха, отче?

– Самое главное духовное делание, во много раз более важное, чем совершение добрых дел, – это молитва. Даже то время, которое проводит монах в молитве, пока звонит колокол в храме, зовущий на богослужение, выше всех добрых дел, совершенных в течение всего дня.

– А что служит опорой для молитвы, Геронда? Что дает ей силу?

– Опора для молитвенной жизни – девство, которое есть таинство духовной жизни, по словам преподобного Ефрема Сирина, а силу ей дает благодать. Чистота тела достигается тем, что оно не совершает плотских грехов, а чистота сердца – когда оно очищено от всех помышлений. Если душевные страсти не умолкнут в сердце монаха, духовный мир не пробудится в нем. Наиболее полно проявляется свобода и полнота человеческого существования в целомудренной и отрекшейся от мира душе.

– А разве монах не должен совершать добрые дела, отче? – Мне показалось его выражение непонятным.

– Вне Бога нет пользы ни в едином действии, слове или мысли. Сначала обрети в себе Бога, а потом делай добрые дела, если хочешь… – Из-под густых бровей виднелась добрая усмешка темно-карих, глубоко посаженных глаз. – Если в нас действует непрестанная молитва в любых обстоятельствах, мы не тратим время зря, независимо от того, совершаем мы добрые дела или нет. Такая молитва и есть самое лучшее доброе дело для нас самих и для всех людей.

– Но молитва обязана быть при этом внимательной, не так ли, Геронда? – уточнил я.

– Внимательная жизнь означает, что мы не должны рассеиваться ни на миг. Такая жизнь становится жизнью во Святом Духе, – глухим голосом говорил старец, каждый раз ожидая, когда переводчик переведет его следующую фразу. – Но когда мы стремимся к обретению молитвы и при этом продолжаем впадать в грехи, тем самым мы отодвигаем свое спасение. Если ты не обуздал свой ум, тогда все, чтобы ты ни говорил, будет подобно болтовне попугая. Пусть ты из всех сил молишься день и ночь, но если исполняешь молитву без любви и благоговения, то никогда не обретешь даже капли благодати, которую обыкновенно приносит молитва!