Птицы поют на рассвете

Напоролись на мелкий кустарник.

— Вот тут, — шепнул Михась.

— Где? — не понимал Кирилл.

— Вот тут. — В темноте — ни жестов, ни выражения лица, только приглушенный голос, и голос этот звучал уверенно. — Тут.

Левенцов потоптался на месте, соображая: а где спустился он? Он хорошо помнил: там должны быть кусты. Прошли еще метров сто и замерли: неподалеку кто-то ругался, торопливо и горестно. Минуту, другую — прислушивались. Определенно кто-то ругался, и в голосе звучали ожесточение и беспомощность. Возможно, Тюлькин. Но что с ним произошло?

— Паша, — одними губами сказал Кирилл.

Паша понял и бесшумно пополз. Ползти в темноте было трудно. Он старался не дышать, напряженно вслушиваясь в неясные ночные шорохи, и полз дальше. Он узнал голос Тюлькина. Голос просил и проклинал. Что бы это могло значить? Паша решил выждать немного. Он с облегчением вытянул обессилевшие руки. «Не похоже на засаду», — подумал Паша, только голос Тюлькина и был. И медленно снова пополз.

Наконец до Кирилла, Левенцова и Михася донесся птичий крик, долгий, потом короткий, будто птица захлебнулась. «Пошли», — шагнул Кирилл.

Во мраке, у чуть видневшейся сосны, угадывался силуэт Паши.

— Вон, видели? — задрал Паша голову вверх. — Ангел небесный. — Он уже освоился с обстановкой, к нему вернулось чувство юмора.

В черном воздухе белело округлое облако парашюта, и в нем барахтался невидимый Тюлькин. «На сосне застрял», — Кирилл тоже смотрел вверх. Услышав голос Паши, Тюлькин еще больше заметался, и от его беспорядочных движений шевелился опавший парашютный перкаль, будто взмахивали светлые крылья. «Ангел небесный», — вспомнил и Кирилл бахвальство Тюлькина и усмехнулся.

— Ты поспокойней там, — негромко сказал он, трубкой сложив ладони у рта. — Еще больше запутаешься в стропах. Слышь?

— Ох, Пашка, помоги давай, — обрадованно хрипел Тюлькин, ничего не слыша. — Занесло меня, зараза! И занесло же как!..

— Не шуми, стервец маринованный, — откликнулся Паша, — язык защеми. Чертей разбудишь.

Паша сунул автомат Михасю, правой рукой провел вверх по стволу сосны, нащупал сук, ухватился за него и повис, потом уцепился и левой, подтянулся, забросил руку на другой сук, повыше, еще раз подтянулся и тоже, как Тюлькин, пропал в белом облаке.

Тюлькин почувствовал сильные руки Паши и завозился еще энергичней, пытаясь отцепить запутавшиеся в сучьях стропы и освободиться от парашюта. Он усердно тыкался во все стороны, стараясь помочь Паше, и оттого мешал ему.

— Постой, постой, — сердился Паша. — Меньше энтузиазма.

— Занесло, зараза! Занесло как! — все еще вертелся и страдал Тюлькин.

— Убавь энтузиазм, говорят тебе. Понимаешь?..

Паша достал финку, перерезал лямки, с силой потянул на себя парашют и сбросил его, потом шлепнулся на землю и вещевой мешок Тюлькина. Обхватив руками и ногами ствол сосны, Паша соскользнул вниз, за ним сполз Тюлькин, его пошатывало.

Возвращались в лес.

— Вот и орденок причитается тебе, — совсем тихо и серьезно, из-под ладони, сказал Паша, пропуская Тюлькина вперед. — За доблесть, проявленную при собственном спасении. Ну и шевырял же ты в стропах, Корифей-парень, ну и шевырял…

— Будет тебе, — примирительно попросил Тюлькин. Он еще не пришел в себя от страха и от счастья, что все обошлось.

— И поискали же тебя, — шутливо сетовал Паша. — Ты тенорком бы. Ну своим, роскошным… И весь бы лес услышал: я вон, Тюлькин, тут, на сосне вот восседаю. А то — где тебя искать…

Тюлькин не отвечал. Насмешки Паши не трогали его, они напоминали, что товарищи рядом и уже ничего страшного нет.

— Хоть спасибо брякни, Корифей-парень…

— Разговорчики! — прошипел Кирилл.

Под ногами хлюпала вода, по-осеннему хрустел отпад — жесткие свернувшиеся листья, сухие сучки, еловые шишки, где-то хмуро кричала разбуженная дождем птица, в шумных вершинах сосен путался ветер, со свистом срывался он в прогалы, словно попадал в воронки, и снова выбирался наверх, — только звуки делали ночь живой.

Кирилл приблизил руку к глазам. Перед глазами висел в воздухе светящийся циферблат часов. Часы показывали пять двадцать. Скоро начнет светать. Свет всегда приносит облегчение, открывая привычный человеку мир, и сообщает смысл всему, вещи принимают свой истинный облик, и мир опять становится обжитым. И человек чувствует себя увереннее и сильнее.

Скоро начнет светать.