Птицы поют на рассвете

Тесный лес замедлял их шаги. Мочаги, хваченные холодом и все-таки вязкие, проваливались под ногами, и Паша каждый раз свирепо чертыхался — он никак не мог ступить в след Якубовского. А Ивашкевич поторапливал в спину:

— Не застревай.

Левенцов, шедший сзади, оступился, он погряз по колени в болоте, и гнилостный запах, поднятый со дна, ударил в нос.

Снежницы они ми́нут, когда совсем стемнеет. И лесом же до самого шоссе. «До шоссе дойдем к ночи, — размышлял Ивашкевич. — Незаметно перескочим, а там опять лесом. В полдень до обкома и доберемся». Пойди они, как обычно, на Грачиные Гнезда, путь был бы короче километров на десять. Но дорогу надо менять. Чаще надо менять дорогу. Могут выследить. Да вот Якубовский, с ним идти до заболотных хуторов. Он проберется, если удастся, в свою деревню, и пока Ивашкевич, Левенцов и Паша будут заняты в обкоме, узнает, что́ с его семьей, и вернется. Встретятся у тех же заболотных хуторов.

День и его свет уже совсем забылись, и все пропало в утвердившейся ночи. Ночью в густом лесу человек чувствует себя как в бездне. «Какой он, в сущности, маленький, крошечный, человек», — подумал Ивашкевич. Теперь ему уже не казалось, что видит лужайку, видит пень. Он наткнулся на вывороченное дерево и чуть не упал.

Он старался расслышать шаги, но ничего не услышал. «Ветер приглушает».

— Один, — негромко произнес он.

— Два, — тотчас раздался шепот Левенцова. Он был рядом.

— Три… — хриплый голос Якубовского.

Несколько долгих секунд.

— Три! — повторил.

— Четыре, — запоздало, где-то в стороне, глухо откликнулся Пашин голос.

— Подтягивайся сюда. И не отбивайся.

Шли дальше.

Ивашкевич думал о последнем сообщении Сариновича, оно не выходило у него из головы. «Надо сказать Лещеву». В самом деле, следует что-то предпринять. Немцы проводят торжественное собрание в связи с двадцатипятилетием Октябрьской революции… Собрание — седьмого ноября в бывшем районном центре, в Лесном. Селение это, знал он, большое — церковное, недалеко от «Новой жизни», между Снежницами и Дубовыми Грядами, ближе к Дубовым Грядам. Сам он там не был, не пришлось. «В чем тут умысел?» — не мог понять Ивашкевич. Провокация? Посмотреть, кто явится, и — схватить? Гестаповцы не простодушны и понимают, что в условиях оккупации никто на такое легальное собрание не придет. Неспроста же немец-бургомистр приказал старостам привезти в Лесное представителей окрестных деревень. «Что-то гитлеровцы затеяли. Но что?»

Лес внезапно оборвался. Дорога, белая, широкая, разбегалась направо-налево. Здесь воздух не стоял на месте, как в чаще, он двигался, задевая вершины, и нес с собой слитный шелест деревьев. Якубовский разомкнул кусты и выглянул. Вдалеке возник неясный рокот, он все больше и больше обособлялся от шелеста деревьев, и наконец на дорогу лег холодный свет автомобильных фар. Небо постепенно отрывалось от земли, и то, что ночь погребла, выступило наружу. По ту сторону шоссе растеклись голубоватые полянки и на них невысокие копны прикорнувших избушек, а дальше — снова лес. Фары быстро унесли свет, и небо снова упало на землю, слившись с ней в черной тесноте ночи.

— Перейдем по-быстрому, — шепнул Ивашкевич.

Якубовский прислушался, еще раз осмотрелся и, держа автомат наготове, шагнул на шоссе. За ним вышел Ивашкевич, потом Левенцов, потом Паша. Они перебежали дорогу и круто повернули от полянок, от избушек.

Паша с грустью оглянулся на избушки:

— Эх, погреться бы… Кипяточку бы…

Никто не откликнулся.

Они углублялись в лес, и лес тянулся, холодный, черней, будто весь этот мрак, заполнявший пространство, исходил от него.

Ночь кончалась.

Они выбрались в луг, и разгоравшийся свет уже открывал перед ними день и мир. В конце луга виднелась еловая опушка. Якубовский ускорил шаг, он увидел перед собой свою тень, такую длинную, что голова находилась уже у самой опушки. Он приближался к ней, и голова проникла в лес, но ноги находились еще на лугу. Его настигали три другие тени.

В лесу набрели на домик с сорванной крышей и выбитыми стеклами. «Домик лесника», — заглянул Якубовский внутрь. Остальные, готовые ко всему, ждали у раскрытой двери.

— Пусто. — Якубовский вышел на крылечко.

Немного бы передохнуть после трудной ночи, перед самой опасной частью пути. Ивашкевич, Левенцов и Паша забрались в домик, Якубовский остался караулить, ему все равно не уснуть. Вынул кисет, набил трубку, закурил и неторопливо пошел вокруг домика. Молча сосал трубку, зажатую, будто боялся выронить, в уголке рта. Он бросал рассеянные взгляды в зияющее без стекол окно. Он не видел, как, сидя, прислонившись к стене, уснули Ивашкевич и Паша, только фигура Левенцова мелькнула в окне раз, другой.