Птицы поют на рассвете

Кирилл торопится домой. Побыть дома целый вечер, всю ночь перед расставаньем, немалый дар. Но встреча с семьей и радует его и пугает. Просто-напросто он не выносил прощаний и всего, что с этим связано. Он пробует думать о чем-то другом. Вспоминает лицо генерала, его иссеченный морщинами затылок, полуприкрытые усталые глаза. «А еще утром все было так далеко…» И представляет себе, что происходит сейчас в казарме, как довольны хлопцы, — Ивашкевич, конечно, уже сообщил им, куда вызвали командира. И спокойную радость Ивашкевича представляет тоже, неторопливую улыбку на его полном лицо.

«Э, пустые уловки». Все равно, куда бы ни отклонялся, он не перестает думать о семье, об этой, последней, встрече с ней.

Все это время Кирилл находился то в казарме, то в лесах, то на учебном аэродроме и редко бывал дома. Но каждый раз, когда приезжал домой, был праздник, настоящий праздник. Катерина и десятилетняя Светланка несказанно радовались этому, и разлука — как знать, может, очень долгая — не казалась им близкой и стиралась в их сознании.

Он торопится домой. Город лишен огней, и все живое на улицах и площадях замедлилось, как бы потеряло себя. До ближайшей станции метро не так уж далеко, но идти долго, полный шаг невозможен. До чего же черно! Ничего не различить, и скрежет трамваев на повороте, голоса, шарканье осторожно переступающих ног возникают словно из пустоты. Изредка выплывают из мрака синеватые светлячки подфарок автомобилей, напоминая, каким был свет, когда лишь возникал из хаотического небытия, и видно, как сыплется на подфарки дождевая пыль.

И куда девалась станция метро, она должна быть где-то здесь. Нелегко передвигаться по затемненному городу. Кирилл находит наконец станцию. Он толкает дверь, и свет как бы обжигает глаза. Во все двери входят люди, и сколько их на эскалаторе! Кирилл смотрит вниз — головы, головы, и над головами он; эскалатор поплыл, минута — и уже сам Кирилл под множеством ног… А город казался замершим!

Мысль возвращает его к встрече с товарищем Кондратовым. Пантелеймона Кондратова, старого партийного работника, а теперь руководителя партизанского движения, он знал давно. Не то чтобы близко, но знал. «Задерживаться у меня вам не придется, — добрым жестом предупредил Кондратов. — Подольше побудете дома, с семьей. Все ведь у нас ясно? А вызвал вас вот для чего…» Он усадил Кирилла рядом с собой, расстелил карту местности, куда направлялись десантники, — никаких знаков карандашом на карте. Он сказал, что секретарь подпольного обкома партии уже предупрежден о выброске отряда и ждет его. Называть сейчас секретаря не будет. «Встретитесь, узнаете друг друга. До войны виделись с ним не раз». Адрес товарищ Кондратов тоже дать не мог. «У подпольного обкома, известно, адрес цыганский, — засмеялся он. — А сделаем так: после выброски на пятый день, а почему-нибудь не получится, на седьмой, — в общем, каждый раз — через день — к двенадцати часам доберетесь вот сюда, — показал на лесную опушку в трех километрах юго-западней небольшого озера. — Вот сюда, — не отрывал он острие карандаша от пункта на карте. — Запомните?» Там Кирилла встретит человек, который укажет, где и с кем увидеться. А тот выведет, куда следует. Конечно же, тому, кто выбрасывается по ту сторону фронта, до времени не все знать полагается, — Кирилл человек военный и понимает это. Товарищ Кондратов назвал пароль. Как обычно в таких случаях, сложный, чтоб избегнуть возможных совпадений. «А теперь, — обнял он Кирилла, прижал к себе, — теперь — домой…»

Скоро уже дом. Он знает, жена накроет стол белой скатертью, пахнущей свежестью, расставит тарелки, разложит ложки, вилки, ножи и подаст все лучшее, что сберегла для него из скудного пайка военного времени.

Но праздника не будет. Праздника не будет.

Еще в передней Кирилл как бы между прочим сообщает, что приехал прощаться, что дождался наконец отправки: прямо гора с плеч! В передней полутемно, и никто, по крайней мере первые минуты, не видит его лица. Лицо всегда предательски выдает состояние, оно отражает все, что хотелось бы скрыть, не показывать, но разве совладаешь с ним.

Катерина зажигает в передней свет.

— Ничего нет хуже ожидания, — нарочито равнодушно жалуется Кирилл. Он понимает, что в этом случае не может рассчитывать на сочувствие.

Обрадованная приездом отца, Светланка тянется к нему, даже не слушает, что он говорит. Кирилл снимает шинель, на которой еще не погасли дождевые капли, мелкие, как булавочные головки. Одной рукой обнимает жену, другую мягко кладет Светланке на голову.

Они входят в комнату.

— Так неожиданно? — старается Катерина сохранить спокойствие. У нее вид человека, вдруг потерявшего все силы, но старающегося кое-как держаться.

— Хорошее неожиданно, — усмехается Кирилл. — Ждать надоело. А ты — неожиданно… — Теперь и голос выдает его.

Светланка жмется к Кириллу, глаза у нее сияющие, как небо в апреле, до нее все еще не дошел смысл происходящего.

— Папка, — говорит она и смотрит на него. — Папка! — выражает она свой взволнованный и немногословный мир.