Птицы, звери и моя семья

– Крестьяне… – с жутковатым смакованием заговорил Теодор, постукивая тростью по бочке, – крестьяне утверждают, что так тонет человек.

– Мальвазия! – загорелся Макс. – Ларри, это бочки с мальвазией, в которых мы все утопнем!

– Утонем, – поправил его Дональд.

– Как увлекательно. – Мать изобразила неподдельный интерес. – А теперь, если не возражаете, мы с Марго вернемся на пляж и приготовим обед.

– Интересно, на сколько паскалей потянет. – Лесли в задумчивости обвел взглядом бочки. – Если вино способно взорвать бочку изнутри, на сколько же паскалей это потянет?

– Изрядная сила, – сказал Теодор. – Я видел однажды мужчину, который был серьезно ранен таким взрывом. – Словно желая это продемонстрировать, он сильно стукнул тростью по бочке, и мы все подскочили.

– Вы уж нас простите, – нервно сказала мать. – Нам с Марго пора идти.

– А остальные-то зайдут в дом и выпьют вина? – взмолился Ставродакис.

– Конечно, – сказал Ларри так, словно делал ему одолжение.

– Мальвазия! – Макс закатил глаза в экстазе. – Мы будем пить мальвазию!

Пока Марго с матерью помогали Спиро готовить обед, Ставродакис утащил нас на веранду, где накачивал вином, поэтому, когда пришло время возвращаться на пляж, мы уже были тепленькими и разгоряченными.

– «Мне снилось… – запел Макс, когда мы шли через оливковую рощу, прихватив с собой Ставродакиса. – Мне снилось, я в мраморном зале, гробы и кусалы вокруг»[6].

– Это он хочет меня позлить, притом что отлично знает слова, – пояснил Дональд Теодору.

У кромки воды, под деревьями, три костра на древесном угле полыхали с легким дымком, а на них шипела и потрескивала разнообразная еда. Марго расстелила в тени огромную скатерть и, фальшиво напевая себе под нос, раскладывала на ней приборы и расставляла стаканы, а мать вместе со Спиро, как ведьмы, сидя на корточках перед кострищами, смазывали запекшуюся шкварчащую козлиную тушку маслом и выжатым чесноком, а здоровенную рыбину с приятно зарумянившейся на огне и уже лопающейся корочкой умащали лимонным соком.

Рассевшись вокруг яркой скатерти, мы неторопливо поглощали пищу, в стаканах искрилось вино. Козлятина была роскошная, сочная, со всякими пряностями, рыба просто таяла во рту. Беседа то разгоралась, то тихо умирала, как дымок от костра.

– В камень надо влюбиться, – с важным видом говорил Свен. – Ты видишь десяток разных камней и говоришь: «Фу! Это не для меня», а потом на глаза тебе попадается хрупкий, изящный камешек, и ты в него влюбляешься. Это как с женщинами. А после брака все пошло прахом. Камешек оказался тебе не по зубам. Ты в отчаянии, и вдруг он, как воск, начинает таять у тебя в ладонях, и ты придаешь ему новую форму.

– Помнится, Берлинкур, – говорил Теодор, – французский художник из Палеокастрицы, пригласил меня взглянуть на свои работы. Так прямо и сказал: «Не хотите посмотреть мои картины?» Я прихожу, и он радушно меня угощает, мм, чаем с печеньем. В какой-то момент я спрашиваю его про картины. Он показывает. Такое большое полотно на… э-э, как это называется?.. на мольберте. Красивая вещь. Местная бухта и монастырь на горе. «Отличная, – говорю, – картина». А сам оглядываюсь вокруг, но больше ничего не вижу. «А где, – спрашиваю, – другие?» Он снова показывает на мольберт: «Под ней». Оказывается, у него не было денег на новые холсты, и потому он рисовал одну картину поверх другой.

– Большие художники – большие страдальцы, – мрачно изрек Свен.

– Зимой я вас возьму с собой в Бутринто, на болота, – загорелся Лесли. – Сколько там уток! А в горах чертовски хорошие дикие кабаны.

– Уток я люблю, а вот дики́е кабаны для меня, пожалуй, слишком крупные, – сказал Макс с убежденностью человека, осознающего свои ограниченные возможности.

– Макс не потянет, – заявил Дональд. – В решающий момент сделает ноги. Иностранец, что вы хотите.

– А потом, – говорила мать Кралефскому, – перед тем как начнет закипать на медленном огне, бросаете в воду лавровый лист и щавель.

– А я ему, мисс Марго, прямо: «Пусть он есть французский посол, все равно он есть подлец».

– А рядом с болотом – туда еще надо добраться по топкой почве – водятся дятлы и бекасы.

– Помню, как я посетил деревню в Македонии, где вырезают любопытные… мм… деревянные скульптуры.

– Я знавала хозяйку, которая это варила без лаврового листа, зато с добавлением мяты.

Жара достигла пика, и даже пение цикад как будто пошло на убыль, а то и вовсе прерывалось. По скатерти деловито сновали черные муравьи, подбирая крошки. Слепень с глазами, поблескивающими, как два зловещих изумруда, пристроился в бороде Теодора, но тут же умчался с жужжанием.

Переевший и перепивший, я медленно поднялся и побрел к воде.

– Иногда у бочек доходит до крика. – Это был голос Ставродакиса. – Кажется, что они выясняют между собой отношения. Попробуй тут уснуть.

– Ни слова больше, – взмолилась Марго. – У меня от одной этой мысли натуральный озноб.