Публичное одиночество

Чужой интеллектуализм мне неинтересен. Я не любознательный человек. Мне скучно докапываться до причин. Если для того, чтобы понять, мне нужно поверить, что это чудо, я с большей радостью приму это как чудо, как божественное, нежели когда мне покажут формулу, которая объяснит, как это сделано.

Маленький художник XIX века с пейзажиком 15х17 сантиметров мне лично дает намного больше эмоций, памяти чувства, чем огромное полотно того же Иванова. Я понимаю всю мощь его работы – у меня это вызывает уважение, но эмоций не вызывает.

А вне эмоций для меня все кончается. (II, 19)

ИСЛАМ

(1998)

Я убежден, что православие – основа нашей страны. Потому что здесь большинство исповедует православие.

Но однажды под Нижним Новгородом я попал в татарское село. Березы, поля и… мечеть.

Для меня мечеть – это белое солнце пустыни: пески, дуваны, старики сидят. Я это понимаю, уважаю, но как-то странно видеть мечеть посреди русского пейзажа! «Сколько ей лет?» – спрашиваю. «Шесть лет как построили». – «А давно здесь живут татары?» – «Восемьсот лет», – отвечают.

И все! У меня вопрос был снят навсегда. Если для людей, исповедующих ислам, этот пейзаж – родной, и эта речка, эта рыбка, эта береза и это поле – то, в чем они выросли, как же я могу считать, что эти люди «не вписываются в мой пейзаж»?!

Вписываются, и запросто, потому что они – мои братья.

Это нужно принципиально понять… (I, 70)

(2010)

Мне намного проще говорить с ярым мусульманином, чем с безбожником.

Ты посмотри, как ислам защищает своих! Одна карикатурка на Мухаммеда – и человека закошмарили так, что он на улицу боится выйти. Я сейчас не говорю, что это хорошо. Я говорю о том, что они защищают то, что для них свято.

А у нас защищали выставку, где была параша с использованием всех священных символов, икон, крестов! «Это же артхаус, это – современное искусство!»

Наверное…

Но не может общество существовать, если у него нет чего-то такого внутри, что сдерживает его, что говорит: «А вот это трогать нельзя». (II, 64)

ИСТОРИЯ

Исторические персонажи (2009)

Есть один очень простой внутренний тест на доверие к тем или иным историческим персонажам. Спросите себя: мы сейчас умнее всех, кто до нас жил на земле? Умнее Александра Невского?! Дмитрия Донского?! Пушкина?! Достоевского?! Толстого?!..

Нет!

Но они, порой протестуя или выражая недовольство, никогда не покушались на незыблемость тех постулатов, по которым страна сама начала жить естественным путем тысячу лет назад, кровью, войнами… Почему я должен верить тому, кто мне вдруг скажет, что все раньше было плохо, и предложит взамен демократию или революционное собрание?

Кстати, как ни парадоксально, Ленин в борьбе за власть и строительство нового был одним из самых реальных и безжалостно последовательных политиков. Либералы, Керенский… милейшие люди, думали больше о том, как бы им «рыбку съесть… и в партию вступить». Ленин же понимал, что это невозможно. Поэтому и ответил на белый террор красным. И будь здоров каким!

Это чудовищно, это и есть политическая воля, приводящая к результату. Но важно, чья это воля и к какому результату она может привести. (XV, 44)

ИТАЛИЯ

(2006)

Интервьюер:У Вас долгая история отношений с Италией. С чего все начиналось?

С кого! С замечательного журналиста Джованни Буттафы. Он, кстати, первым подарил мне машинку для стрижки усов – я ее до сих пор вожу с собой. До этого я в принципе не знал, что такие вещи существуют.

Он познакомил меня с Италией, а я его – с Россией.

И, кстати, история его первого появления в России – смешная. У меня была ассистентка, талисман группы, Тася. Небольшого роста, некрасивая, но светлый человек – на Студии ее любили и знали. У нее было некое подобие усов. Она с ними не только не боролась, но даже оберегала. И вот у меня была назначена встреча с Джованни на «Мосфильме». Он пришел, позвонил в группу. К телефону подошла Тася, которая всегда очень раздражалась, если меня спрашивал кто-то, ей неизвестный. Джованни говорит: «Здравствуйте». – «Здравствуйте». – «Я Джованни Буттафа». – «Ну и что, а я Тася». – «У меня назначена встреча с Михалковым». – «Подумаешь, я с ним каждый день встречаюсь». – «Но я стою в проходной, мне сказали, что меня встретят». – «А как я Вас узнаю?» – «Я небольшого роста». – «Я тоже». – «У меня усы». – «У меня тоже…» В общем, она все-таки привела Джованни ко мне в кабинет, но была крайне раздражена, что пришел какой-то итальянец, отрывает от работы, и каждые пять минут заглядывала – что мы там делаем.

Джованни с огромным интересом относился к российскому кино и очень глубоко понимал то, что говорится между строк. А самое главное тогда говорилось именно между строк. Он не искал сенсации, он пытался понять. Меня лично это всегда удивляло и вызывало огромное уважение.

Жалко, что его уже нет на свете. Очень его не хватает. (I, 126)

Италия и Россия

(2004)