Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Был такой блестящий персонаж, созданный в эйдельмановской книге «Лунин» (1970), а потом продолжен драматургическим человеком Радзинским в пьесе «Лунин или смерть Жака» (1978). Но как бы в области периферийного зрения оставалась его оборотная сторона: «Лунин был создан из материала, из которого формируются подлинные революционные борцы. Тем интереснее отметить, как искривляется сознание даже таких людей под влиянием их классово-привилегированного происхождения. До осуждения Лунин был богатым человеком, владел не одною сотнею душ крестьян. Членам своим Тайное общество рекомендовало освобождать принадлежащих им крестьян. Лунин своих крестьян не освободил, но составил в 1819 году духовное завещание на имя двоюродного брата Н. А. Лунина, где поручал ему в течение пяти лет после смерти завещателя провести освобождение всех крепостных. Условия освобождения были самые суровые: „Уничтожить право крепостное над крестьянами и дворовыми людьми, не касаясь земель, лесов, строений и имуществ вообще“. Мало и этого: на освобожденных налагалась „обязанность в отношении доставления наследнику доходов“, определение этих обязанностей предоставлялось наследнику. Все же земли должны были быть превращены в майорат, передаваемый из рода в род в нераздробленном виде одному из сыновей владельца. Когда после осуждения Лунина возник вопрос об утверждении завещания, пункт о закабалении помещику освобожденных крестьян вызвал возражение даже со стороны министра юстиции. „Невозможно, — писал он, — дозволить уничтожение крепостного права с оставлением крестьян на землях помещика и со всегдашнею обязанностью доставлять оному доходы“»[328].

Пестелю, которому было посвящено немало стихов («Пестель, поэт и Анна» Давида Самойлова (1965) и романтический текст Окуджавы, как «Глоток свободы» (1969). Владимир Гопман, рецензируя книгу Ольги Киянской «Павел Пестель: офицер, разведчик, заговорщик», писал: «Пестель намного раньше других заговорщиков понял, что нельзя осуществить высокие идеи тайных обществ без серьезной финансовой основы, создать которую едва ли можно „чистыми руками“. Киянская показывает, как, став командиром Вятского пехотного полка, Пестель избрал основным источником финансирования Южного общества махинации с казенными деньгами, отпускавшимися на жизнь и службу вверенного ему подразделения, — были случаи, когда ему удавалось получить от казны по два раза средства на одни и те же расходы (на продовольственное, хозяйственное, ремонтное и иное довольствие полка). Полученные средства Пестель тратил на подкуп высших начальников 2-й армии, чтобы те не мешали ему заниматься конспиративной деятельностью, а при начале революционного выступления не смогли бы оказать ему действенного сопротивления»[329]. Была опубликована подробная «Ведомость об отпуске денег из Киевской казённой палаты и о растратах секретаря киевского губернатора П. А Жандра». Все эти «Как на сии предметы в сумме земских повинностей на текущее трёхлетие по смете, Высочайше утверждённой, к отпуску денег не было, а расход сей суммы произведён по приязни Пестеля с секретарём Жандрою, на что и дано было от Пестеля Жандре 600 руб.» — это, кстати, опись попила бабла и откатов невероятной человеческой силы, которую я бы рекомендовал к чтению, всякому пишущему про коррупцию, дураков, дороги и прочие нанотехнологии.

Правда, тогда, лет тридцать назад, разоблачение романтических идеалов шло не по рациональной схеме, а в духе газетных заголовков: «А вы знаете, что муза Пушкина Мария Волконская прижила в Сибири детей от декабриста Поджио? Не знаете? Так вы ничего не знаете о декабристах!»

Миф о декабристах заключался не в том, конечно, что «декабристы были хорошие, и это неправда» или «декабристы были плохие, а это неправда», а в том, что советские нормативные интеллигенты придумали себе личных декабристов, написали о них прекрасные стихи и чудесную прозу, а также сняли красивые фильмы. И они отождествляли себя с этими красавцами.

Но есть иное обстоятельство, возвращающее нас к определению термина. В 1914 году вышел седьмой том «Русской энциклопедии», где декабристы определялись как «участники возмущения 14 декабря 1825 г. При воцарении императора Николая I, привлечённые по поводу него к следствию (исключая нижних чинов)»[330]. И вот тут некоторая загадка. Советская идеологическая машина не сделала ровно ничего, чтобы включить классово близких нижних чинов в этот миф. То есть слить солдат, которых изрядно перебили на Сенатской площади, и их командиров. На рубеже XIX и XX века было понятно, что «декабристом» нельзя назвать солдата, но и в СССР, раннем или позднем, этого сделать было невозможно — ни человеку советскому, ни антисоветскому. Романтический советский интеллигент, конечно, не хотел ассоциировать себя с солдатом, а вот с Костолевским в лосинах — вполне хотел.

Солдат били шпицрутенами (и некоторые при этом скончались), многие были сосланы в штрафные роты.