Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Эта история — тот самый «кейс» и есть, то есть перед нами поучительный случай, который ставит не одну даже, а довольно много проблем, которые можно исследовать с пользой, и если не придумать решения, то понять, как к ним относиться.

Для начала, это то, может ли писатель, или даже просто кто другой, запретить публиковать своё интервью. Нас тут, заметьте, интересует не какой-то писатель А., а вообще человек, такое интервью давший. Тут мнения общественности разделились, потому что любящие писателя А. по политическим соображениям говорили, что всенепременно может, а не любящие его (часто не читая, а всё по тем же политическим соображениям) говорили, что не может, слово не воробей, что с воза упало, то пропало, и далее в том же духе.

Люди, уверенные в том, что всякое слово можно вернуть назад, стали говорить много глупостей, не к месту поминать закон об авторском праве, какие-то не относящиеся к делу статьи из Закона о средствах массовой информации — в общем, начался парад суматошного нетвёрдого знания.

Так всегда бывает, когда применяется готтентотская этика и прочее революционное правосознание — неважно, пришиты к нему бирки пролетарские, национал-патриотические или же бирки либеральные.

Итак, первая тема — это возможность остановить выпущенное из рук слово.

Сдаётся мне, что это невозможно.

Другая тема тоньше — это вообще подход к интервью.

Они, как известно, бывают разные — для радио, для телевидения и тот случай, когда устное слово переводится на бумагу.

Справедливо говорят, что звучащая речь просто сама не переходит на бумагу. Её, взяв за рога, тащит туда редактор. Свободный синтаксис, экания и мекания, незапланированные паузы — всё это дурно выглядит, обратившись в буквы.

Это вопрос архаический. В прежние годы была установка на гладкий, стилистически-прекрасный текст, то есть установка на приятность чтения. (Неважно — литературного интервью или беседу с генеральным секретарём со стилистическими намёками). Теперь эта установка понемногу живёт в глянцевых журналах и рекламных интервью — там текст шлифуется до последнего, потому что перевод речи из устной в письменную всегда искажает первую.

Возникает вопрос — чего мы, собственно, добиваемся — подлинности или интерпретации?

И оказывается, что в актуальной прессе гладкость и приятность чтения никому не сдалась — важна информативность и значимость. Стилист, быстрый или медленный, оказывается в положении ресторанного гения из «Золотого телёнка», который из последних сил сервировал банкет для журналистов на строительстве советской магистрали, а, отвернувшись на миг, увидел, как приглашённые жрут руками, толкаются локтями, а стол разорён.

Итак, это тонкая тема передачи сигнала от одного объекта к другому, над которой давно бьются лучшие умы человечества.

Следующая тема ещё интереснее в философском плане. Допустим, писатель А. (тут нам реальный писатель не интересен, будь он хоть Б. — нам интересна модель, то есть тот самый кейс), составил себе славу именно как автор интервью с множеством людей. Кажется, с ним даже судились за какие-то искажения слов или вольные интерпретации. И вот теперь у него берут интервью, и стороны как бы меняются местами. И начинается история о политом поливальщике.

Тут вообще очень интересно — с этим записанным шумом голосов. Если мы ценим воображаемую книгу писателя А. за то, что в ней подлинная жизнь, не художественный вымысел, документированная правда, то мы должны признать, что 150 000 000 автора этой поэмы имя[360]. Но тогда нужно распределить между этими авторами имущественные и прочие авторские права. А потом воздать хвалу оператору диктофона за аккуратную работу, ну и проверку сказанного на подлинность. Но если же мы допускаем, что специальность А. называется «писатель», то предполагается, что создаёт что-то своё, а не расшифровывает записи бормотографа. И что это «своё», вопрос не праздный. Если работа современного писателя заключена в редактировании, переписывании и интерпретации чужих текстов, то нужно понять, где тут правда жизни, а где — художественный вымысел. Всякая переработка истории должна вестись по видимым правилам, иначе легко спутать художественный фильм с документальным.

Впрочем, похожие вопросы обсуждались много лет назад в одной чрезвычайно популярной книге. В этой книге коротышки приходят к писателю Смекайле (тоже невеликому человеку), который показывает им свои изобретения на ниве писательского труда и, в частности, бормотограф: «Писатель без такого прибора — как без рук. Я могу поставить бормотограф в любой квартире, и он запишет все, о чем говорят. Мне останется только переписать — вот вам повесть или даже роман.

— До чего же это все просто! — воскликнул Шпунтик. — А я где-то читал, что писателю нужен какой-то вымысел, замысел…