Публикации в журнале «Нева»

На чьей стороне фольклор в этой беспримерной «Битве на Кукурузном поле»? На стороне тех, для кого нерушимым «символом веры» является неприкасаемость сложившейся архитектурной среды, что в конце концов может превратить живой, населенный мегаполис в мертвый археологический объект, или тех, кто справедливо считает, что любое новое поколение не только имеет право, но и обязано оставить свой след в городской среде, сказать трудно. Петербург на протяжении своей истории пережил достаточное количество подобных споров. Многие архитектурные объекты, без которых сегодня Петербург невозможно представить, в пору своего рождения вызывали откровенное неприятие. Так было с Домом компании Зингер и Елисеевским магазином на Невском проспекте. Так было с Большеохтинским мостом Петра Великого. Так было с Исаакиевским собором, споры о достоинствах и недостатках которого, между прочим, не умолкают до сих пор. Реакцию отрицания вызывали и многие другие современные для своего времени сооружения. Впрочем, фольклор ничего не утверждает. Он только констатирует.

Сегодня право Петербурга на собственный современный городской фольклор никем оспаривается. Более того, в случае с «Охта-центром» мы видим, что фольклор сделал заявку и на будущее. Это вселяет надежду на то, что история Петербурга будет писаться не только в казенных кабинетах официальных историографов, но и на улицах города самими его жителями. А что окажется более убедительным для потомков, решат они сами. Главное — это то, что ни официальная история, ни параллельная ей фольклорная не противоречат друг другу и самой истории. Как сказал однажды современный петербургский историк, доктор исторических наук, профессор Сергей Николаевич Полторак: «И то и другое история». Что же касается собственно фольклора, он, не претендуя на истину в последней инстанции, только дополняет официальную историю, украшает ее, делает ярче, выразительнее и богаче, а иногда и точнее. Официальная история, мне кажется, должна быть только благодарна фольклору за это.

Фантастический мир гоголевского фольклора, или От носа Гоголя к гоголевскому «Носу»

№ 3, 2009 г.

I

В 1915 году Александр Иванович Куприн опубликовал короткий, всего лишь на пять страничек, рассказ «Папаша». Рассказ мало кому известен, он не отличается какими-либо особенными литературными достоинствами и остался бы вообще незамеченным, если бы не одно обстоятельство. Сюжет повествования, аттестованного самим писателем в подзаголовке как «небылица», прямыми, если не сказать, навязчивыми литературными ассоциациями связан с Гоголем. Читая «Папашу», невольно возвращаешься к печальной истории несчастного героя знаменитой гоголевской повести «Шинель» — бедного титулярного советника Акакия Акакиевича Башмачкина. И там, и там действие разворачивается в высоком государственном учреждении. И там, и там сталкиваются интересы «больших людей» и «маленьких человечков». И там, и там все заканчивается драматически. И там, и там конфликт интересов остается неразрешимым. Да и сам рассказ Куприна заканчивается недвусмысленной фразой: «Все это случилось в давно прошедшие, чуть ли не в гоголевские (выделено мной. — Н. С.) времена». К гоголевской «Шинели» мы еще вернемся. А пока о Куприне и его рассказе.

Ко времени его написания со смерти Гоголя прошло всего лишь чуть больше пятидесяти лет. Среди знакомых Куприна еще могли жить люди, которые лично сталкивались с Гоголем в Москве, Петербурге или Италии. В писательской среде того времени Гоголь вполне справедливо мог считаться старшим современником. И вдруг такой былинный, эпический пассаж — «гоголевские времена». Да еще «давно прошедшие». Будто до нашей эры.

В истории отечественной фразеологии известны примеры определения давности прошедшего времени образными и выразительными устойчивыми словосочетаниями подобного типа. Но при этом всегда предполагалась не просто давность, а некая немыслимая археологическая древность, олицетворяли которые отнюдь не какие-то там писатели, а государственные мужи, сказочные цари, великие императоры. «При царе Горохе» — это в фантастические, едва ли когда-нибудь существовавшие, допотопные времена; «до Петра» — это когда на месте Петербурга не было вообще ничего, кроме дремучих непроходимых лесов и непролазных гнилых болот, и в самом деле до нашей, то есть до петербургской, эры. Но представить себе, чтобы в этот почетный синонимический ряд попал едва ли не современник, да еще и писатель, было почти невозможно. Все это позволяет говорить об особом значении Гоголя в истории низовой культуры вообще и о нем самом как о субъекте и объекте петербургского городского фольклора одновременно в частности.