Публицистика

Это «начинай» не распоряжение, не команда. Давно уже прошли времена, когда и в Сибири, и в других местах сеяли по команде, убирали по команде. Выросли на селе люди новой закалки, обостренно чувствующие свою ответственность. И сейчас в простом и негромко сказанном слове «начинай» ясно слышалась эта ответственность…

Дальше ехали некоторое время без всяких разговоров. Гудошников думал, видимо, с чего начинать… В общем-то уборка идет в совхозе давно, скошены и овес и ячмень, и государству сдали зерна уже много, но тут ведь пшеница — основная продовольственная культура. Было о чем подумать ему. А уж секретарю райкома партии тем более. Жатва в районе идет вовсю, но к пшенице еще не приступали почти, потому что зелена, из-за дождей созревает нынче медленно, а облака на небе все ниже и тяжелей, скоро, считай, зачертят по верхушкам берез. И думал он, я уверен, что в 1970 году снег упал в последней декаде сентября, да так и не растаял, много хлеба ушло под снег, весной подбирали валки, намолачивали по 12–15 центнеров. Кто виноват? Люди работали до полной самоотдачи, но стихия есть стихия… Сибирь. А нынче и того труднее будет. Хлеба удались просто небывалые. Отдельные массивы дают с гектара по 25 центнеров. Большой хлеб! Но как его взять? Комбайны в состоянии скашивать полегший хлеб только в одну сторону, и то с трудом. Бывает, что за целый световой день укладывают хлеб в валки только на 10–12 гектарах, вдвое меньше, чем по норме. А район должен продать 900 тысяч центнеров хлеба государству. Такое труженики района взяли обязательство. Есть, есть в области районы, где хлеба стоят. Счастливчики! В Венгеровке комбайнер Александр Мухин скашивает в день хлеба с 50–60 гектаров, в Карасуке Петр Лещенко из Калачинского совхоза и того больше — с 80–90 гектаров. А здесь? Даже с колосоподъемниками комбайны где идут, а где не идут. Переоборудуют бобовые жатки на свал пшеницы, великая на них надежда, да получится ли? Безжалостные суховеи сожгли хлеба в некоторых районах страны. На сибирский хлеб партия и правительство возлагают большие надежды. Значит, надо будет подумать, нельзя ли дать Родине хлеба чуток побольше обязательств. Хорошо бы еще тысяч с десяток тонн… Но ведь это будет тогда миллион центнеров! Цифра!

Думал обо всем этом сегодня первый секретарь сельского райкома партии, как и вчера, позавчера, как много дней подряд. Где бы он ни находился — дома, в райкоме, в поле, — думы одни и те же: уборка, страда. Других дум нет, голова занята только этим. И все его думы, все размышления, сомнения в конце концов замыкаются на одном: когда начинать косить? И уж потом — чем косить, как взять полегший хлеб.

— Я считаю, Геннадий Михайлович, мы правильное решение приняли, — неожиданно говорит Каратаев.

— Правильное, — отвечает Гудошников не громко, но уверенно.

Исхлестанное ветрами лицо Каратаева осветилось легкой улыбкой, стало мягче и добрее. И, как человек, сделавший трудную работу, он облегченно вздохнул:

— Всюду, где хлеба в таком состоянии, как у тебя, начинаем косить. Ждать нечего…

— А если осень действительно будет хорошая? — спрашиваю я. — Поторопитесь свалить хлеба, потеряете, по вашим подсчетам, по полтора центнера с гектара…

— Нет, скоро начнутся дожди, — не задумываясь, произнес Каратаев. И еще раз добавил: — Нечего ждать. У Вдовиченко — это директор совхоза «Лесной» — пшеница вот такая же, даже спелее есть массивы, а он убеждал меня не начинать косовицу по крайней мере с недельку. Надо будет к нему съездить, поглядеть, объяснить… А то потеряет пол-урожая, директор тоже молодой…

Гудошников ничего не сказал на это, только чуть кивнул головой.

Так и не ответил в тот день Георгий Васильевич Каратаев на мой вопрос: смог бы когда-нибудь он навсегда оставить Сибирь? Видимо, не расслышал все-таки его.

Ребенком приехав с родителями из Перми, Каратаев окончил в селе Мошкове десятилетку, работал секретарем районного комитета комсомола. Потом учился в Новосибирской высшей партийной школе, а закончив учебу, попросил направить его в свой район. Вскоре коммунисты избрали его секретарем Мошковского райкома партии. Через некоторое время район расформировали, Каратаев, хотя ему предлагали разные интересные должности за пределами Сибири, остался все же там, стал работать секретарем парткома совхоза, затем заместителем председателя райисполкома, и вот с 1966 года он первый секретарь сельского райкома партии, теперь уже Коченевского.

…На другое утро мы стояли у небольшой, гектаров в десять, пшеничной полосы, принадлежащей тоже «Кремлевскому» совхозу. Полоса эта была удивительна, и хлеб стоял плотной стеной, плечом, как говорится, не раздвинуть, колос длинный, мощный — я никогда не видел таких колосьев.

— Просто чудо-пшеница! — невольно произнес я.

— Может быть… — серьезно сказал Каратаев. — Сколько?

— В этом колосе семьдесят шесть зерен, — ответил агроном совхоза Анатолий Андреевич Леонов.

— А что ж ты с Алтая не уехал куда-нибудь, скажем, в южные области? Виноград бы сажал да вино давил… — ни с того ни с сего задал вдруг Каратаев вопрос агроному.