Публицисты 1860-х годов

Страницами цитирует Соколов, к вящему ужасу цензоров, «Утопию» Мора, сочинения других утопистов, демонстрирует всю беспощадность их критики эксплуататорского общества. «Обличая так верно, так метко общественные язвы, — пишет он, утописты противополагали этому ужасному социальному состоянию свои идеалы». В этих идеалах, по мнению Соколова, не все безукоризненно верно, в них было много фантастического, мечтательного и даже ошибочного, и это не удивительно, потому что они писали только «приблизительный очерк» общества будущего. «Во многих частях утопии их расходятся друг с другом. Но сущность их всегда одинакова и всегда выражает одно и то же желание учредить на развалинах старого порядка противоположный ему новый, где насилие и лихоимство были бы заменены свободой и взаимностью. Это — вечная мечта всех этих честных утопистов и мечтателей…»

Соколов защищает истинность и осуществимость этой мечты от нападок «практических мудрецов» всей силой убежденности социалиста и революционера. «Прошли века, и мечты утопистов не забыты, — пишет он, — напротив того, они постоянно все более и более выясняются и принимают философское основание и определенный, разумный характер».

Социалистической мечтой утопистов он поверяет результаты французской революции XVIII века — великого события в мировой истории, в результате которого «французский народ сбросил с себя ненавистное иго политического рабства и стал отщепенцем старого, феодального мира».

Наряду с движением Томаса Мюнцера и учениями утопистов Великая французская революция привлекает самое пристальное внимание Соколова. Он видел в этом гигантском по масштабам и последствиям историческом событии блистательное оправдание погибших героев, распятых, сожженных, обезглавленных за отрицание насилия и лихоимства, за веру в справедливость, в истину и в человечество.

В истории человечества, утверждает Соколов, не было минуты важнее этой. Тем трагичнее для народа, совершившего этот общественный переворот, его финал: «Старый мир эксплуатации и насилия остался по-прежнему, только переменив некоторые внешние формы. На развалинах феодального общества утвердилась новая несправедливость» — «плутократия», то есть владычество капитала».

Почему это произошло?

Соколов не в состоянии подняться до осознания того, что Великая французская революция по своим историческим задачам и движущим силам была буржуазной революцией и не могла быть иной. Разочаровывающие ее результаты он объясняет чисто просветительски и даже прудонистски. Трагедия французской революции в его представлении в том, что ее осуществляли «политические революционеры», попытавшиеся «даровать переворот экономический путем переворота политического».

Вот почему, хотя история воздает должное «личным достоинствам» вождей революции, «их мужеству, их гражданской доблести, их чести и бескорыстию», «отщепенство никогда не признает их своими героями». Соколов лишает их этой чести на том основании, что «они были политиками…» и потому «душой и телом принадлежат старому порядку». Вождям Великой французской революции он противопоставляет социалистов-утопистов XIX века, и прежде всего Фурье и Прудона. Заслуга социалистов в том, что они, утверждает Соколов, осмыслили и выразили главное противоречие общества — «вечную вражду угнетенных и угнетателей». «Весь смысл современной истории — в этой борьбе плутократии с пролетариев», — пишет Соколов. Он утверждает, что социалисты — самые последовательные защитники угнетенных; они вели и будут вести борьбу за освобождение самого многочисленного и бедного класса рабочих. «Эти бойцы — апостолы XIX века, — пишет Соколов, — несмотря на видимое разнообразие школ, на которые распадался социализм, тем не менее значение и направление их одно и то же. Все социалисты проповедуют свободу, равенство и братство, все восстают против плутократического порядка, все отрицают его единодушно, и во имя народа, во имя его права и достоинства, все желают и требуют прекращения грабежа и насилия».

В ряду деятелей, наиболее полезных социальной науке, Соколов первым называет Фурье, который принадлежал, пишет он, «к числу самых замечательных и редких мыслителей нашего века».

«Фурье раньше всех провозгласил право на труд, без которого нельзя обеспечить участи самого многочисленного и бедного класса людей.

Фурье раньше всех заговорил об ассоциации, конечно, не подозревая, что практики исказят его здравую мысль.

Фурье громче и разумнее всех ратовал за свободу женщины и первый объявил, что без этой свободы нет прогресса.

За все это Фурье заслуживает бессмертную славу».

Отношение Соколова к Фурье, Оуэну и другим классикам утопического социализма лишний раз свидетельствует, что, несмотря на очевидное влияние Прудона, мировоззрение Соколова никак нельзя сводить к прудонизму. Он брал в учении Прудона прежде всего то, что было созвучно его убеждениям революционного демократа, пафос яростного отрицания несправедливых экономических порядков.