Публицисты 1860-х годов

Варфоломей Зайцев вслед за Писаревым раскрывает родственность устремлений Гейне и Берне с той колоссальной работой по расчистке «готического собора» Российской империи, которую вели революционные демократы. Первая часть статьи посвящена историческим обстоятельствам возникновения «свиста» — революционных идей, размышлениям об особенностях предреволюционных эпох. «Ни один общественный порядок не может продолжаться вечно, — начинает Зайцев статью. — Рано или поздно он падает. Первым признаком гибели какого-нибудь порядка является осмеяние его, встречающее при том сочувствие в обществе».

Деятельность Гейне и Берне вызывает симпатии Зайцева именно потому, что они были передовыми людьми своего времени. «Если старый порядок действительно отжил свой век, то число людей, замечающих нелепость его, возрастает, и это выражается тем, что свист встречает одобрение, имеет успех. Правда, он встречает также и сопротивление: против него восстают защитники старого, которые хотя  и стараются показать вид, что презирают свист, но, в сущности, хорошо понимают угрожающую опасность. Но когда старый порядок осужден безвозвратно, то сопротивление это весьма слабо  и неопасно. Свист победоносно и беспрепятственно раздается в обществе, которое ему аплодирует. Жалкие приверженцы старого порядка напрасно силятся остановить его; их возражения дают ему новые трофеи, и старый порядок, как неудавшаяся пьеса, падает среди оглушительного свиста, с той только разницей, что в воздухе носятся не яблоки и картофель, а что-нибудь подействительнее. Таков был свист Вольтера, таково было падение монархической Франции».

Трудно яснее и определеннее выразить свою приверженность к революционному пути переустройства общества.

Варфоломей Зайцев, влюбленный в Гейне, превозносящий его за «яркий демократизм», за то, что он сохранял «ненависть и презрение к… аристократам» и желал «освобождения угнетенных и ниспровержения угнетателей», — тот же самый Зайцев упрекал великого поэта за «его отвращение от мужицких объятий», за революционный «дилетантизм». С присущей ему прямолинейностью, намеренно игнорируя несоразмерность талантов, имея в виду интерес чисто политический, Зайцев ставит в пример Гейне его оппонента Берне. Зайцев видит ограниченность Берне, однако тот факт, что вся жизнь и деятельность немецкого публициста была подчинена одной цели — революции, позволяет В. Зайцеву «не только извинить, но даже одобрить его… Если же при этом вспомнить, какую неограниченную любовь к свободе, какую непримиримую ненависть ко всякому деспотизму, какое сочувствие к страданиям народа и какое нетерпение облегчить их чувствовал Берне, то все его крайности кажутся не только простительными, но даже и благородными».

В отношении к художественному гению Гейне проявилась свойственная критику утилитарная ограниченность понимания искусства. Но бесспорен яркий революционный пафос первой зайцевской статьи. «Я порицаю его (Гейне. — Ф. К.) за то, — писал здесь В. В. Зайцев, — что он не хотел понять, что не поэты и не ученые открывают человечеству новые пути, а люди с грубыми руками, дымящие кнастером» [13] . Люди же типа Гейне в представлении Зайцева не способны к практической деятельности: «Их дело подготовлять переворот, содействовать развитию народа, но… черная работа не для них».

Так писал этот «социальный реформист», не веривший якобы в народную революцию, намереваясь по юношеской наивности опубликовать этот откровенный гимн революционному делу в подцензурном журнале.

В обширном публицистическом отступлении он попытался увязать выводы своей статьи с положением в современной ему России. Становясь в позу охранителя-ретрограда, он восклицает как бы от его имени: «…Все плоды пашей цивилизации, подобные слову нигилизм, не принесут никому пользы, даже самим нам, потому что даже в нашем любезном отечестве порядочные люди, взирая на нашу борьбу с нашими свистунами, из судьбы наших западных единомышленников узнают нашу судьбу… Нам придется бежать под защиту полуразрушенных батарей прусской монархии. Но давно, уже очень давно были поражены наши немецкие единомышленники, несмотря на защиту этих батарей. Горе нам! Мы опоздали, и поражение наше неизбежно».

Исключая последние годы жизни, в творчестве В. Зайцева не было другой статьи, проникнутой таким же историческим оптимизмом, уверенностью в победе революции, как в этой первой его статье, напечатанной в «Русском слове».

Эта статья помогает до конца понять признание публициста, сделанное им уже перед смертью, в статье «Русская революция». Восторженно приветствуя героев-народовольцев, Зайцев писал о том, какой ожидали увидеть революцию шестидесятники, мечтавшие о ней двадцать лет назад: «В наших мечтах она являлась нам с классическими атрибутами исторических революций, наших или европейских: или в виде стихийной бури пугачевщины, жакерии, крестьянской войны, или с громом пушек и речей народных ораторов, как в девяносто втором».