«Устинья, – показывал Иван Почиталин, – сперва не хотела было за него идти, равным образом и отец не очень был доволен, потому больше, что их дело казачье, а отдают дочь за царя, так не скоро привыкнет к царской поступи». Так думал один из ближайших наперсников Пугачева, но чистая по натуре Устинья не могла и впоследствии свыкнуться со своей горькой долей, и инстинкт подсказывал ей, что сначала жених, а потом муж был не кто другой, как самозванец.
Одетая в нарядное платье, она все у той же печки дождалась приезда Пугачева. Последний посадил невесту рядом с собою и приказал подносить вино: пили, в лице Пугачева, за здоровье Петра III, великого князя Павла Петровича и супругу его Наталью Алексеевну, пили за невесту, почти за каждого из присутствовавших, и вообще пьянство продолжалось до самой утренней зари.
Утром Пугачев с поезжанами и большою свитой приехал за невестой и вместе с нею отправился в церковь Петра и Павла, где собрано было духовенство всего Яицкого городка. Церемония поезда состояла на том, что впереди жениха и невесты ехало множество казаков со знаменами и значками разных цветов. В церковь были допущены самые близкие, а вся остальная свита расположилась кругом в ожидании парадного салюта. Служили всем собором, но кто именно венчал – Устинья не видала, «ибо покрыта была фатой и горько плакала». По окончании венчания был произведен салют из ружей и новобрачные принимали поздравления, допуская к руке всех присутствовавших. Заплатив духовенству двадцать рублей, Пугачев приказал, чтоб Устинью «поминали на ектениях
Вся эта церемония не отуманила Устинью и не вселила в ней убеждения, что из простой казачки она стала чем-то особенным. Она не верила в свое возвышение и старалась выяснить свое положение.
– Подлинно ли ты государь? – спрашивала она наедине Пугачева. – Я сомневаюсь в том, потому что ты женился на простой казачке. Ты меня обманул и заел мою молодость: ты человек старый, а я молодешенька.
– Я со временем бороду-то обрею, – отвечал самозванец, – и буду тогда помоложе.
– Без бороды казаки тебя любить не будут.
– Я сам не люблю бороды брить, – сказал Пугачев, как бы спохватившись, что проговорился, – а сделаю это в угодность разве тебе одной.
– Ведь ты имеешь государыню – как ее бросить! А нигде не водится, чтоб иметь две жены.
– Какая она мне жена, когда с царства свергнула – она мне злодейка.
– Так тебе ее не жаль?
– Нисколько; жаль только Павлушу, он законный мой сын, а ей, как Бог допустит в Петербург, срублю голову.
– Тебя туда не допустят. У государыни людей много, тебе прежде срубят голову.
– Я скоро возьму Оренбург и тогда до Питера дойду беспрепятственно.
– До Питера еще много городов.
– Только бы Оренбург взять, а там все ко мне преклонятся[120].
Оренбург-то взять было трудно, а Яицкий городок казалось легче. Подкоп приходил к концу, и в половине февраля минеры дорылись до камня, очевидно фундамента колокольни. Тогда самозванец приказал не двигаться более вперед, а вырыть в конце подкопа глубокую яму, чтобы положить в нее бочонки с порохом. Все рабочие были распущены по домам с приказанием не выходить из них в течение нескольких дней, пока Ситнов с приближенными Пугачева успеют зарядить колодезь и произвести взрыв[121].