Пугачев

В целом сведения Плотникова подтверждаются другими источниками, в частности показаниями самого Салавата Юлаева. Правда, данные об убитых крестьянах не всегда совпадают — иногда цифры значительно больше, а иногда существенно меньше[654]. Имеются также сведения о том, как Юлай, уже без сына, действовал против некоторых заводов. Согласно донесению катавской заводской конторы в Уфу от 10 июля 1774 года, 19 июня он со своим отрядом пытался захватить Ка-тавский завод, но, «не осиля взятьем того завода», отправился на соседние Усть-Катавский и Юрюзанский. В деревнях, принадлежащих этим предприятиям, башкиры, «собрав мужеской и женской пол в ызбы, сожгли огнем, а других покололи всех до одного человека»[655].

На следствии Салават и его отец пытались преуменьшить свою вину за сожжение заводов и убийство людей. Салават не отрицал того, что присутствовал при сожжении Симско-го завода и убийстве тамошних «противящихся крестьян», но уверял, что никакого отношения к этим убийствам не имел. Юлай и вовсе заявил, что ни о каких убийствах не знает. Заводы же они жгли якобы не по своей воле, а по приказу Пугачева, грозившего «искоренением», который самозванец отдал, находясь на Белорецком заводе. Возможно, в данном случае они говорили правду. Во всяком случае, нет ничего удивительного в посылке такого приказа башкирам, ведь именно в это время сам предводитель бунтовщиков решил сжечь Белорецкий и Авзяно-Петровские заводы[656]. Косвенным доказательством наличия злой воли именно самозванца может служить тот факт, что Симский завод, где Салават с отрядом располагался в конце апреля — начале мая, не был уничтожен. (Правда, согласно рапорту И. И. Михельсона Ф. Ф. Щербатову от 8 мая 1774 года, Салават, «пришед на Симской завод, сжег шесть дворов». Но нужно учитывать, что завод был выстроен на землях Юлая, а потому, по мнению чиновников Тайной экспедиции Сената, при его разорении башкиры руководствовались «не столько неволею, как из отмщения»[657].)

Однако не стоит представлять Салавата Юлаева и его соплеменников исключительно в роли злодеев. Выше уже говорилось, что и до Пугачевского восстания, и во время оного российские власти порой проявляли по отношению к ним крайнюю жестокость. Комендант Верхояицкой дистанции полковник Е. А. Ступишин писал в послании от 4 апреля 1774 года: «Башкирцы! Я знаю всё, что вы замышляете; только знайте же и то: ежели до меня дойдет хоть какой слух, что вы, воры и шельмы, ждете к себе тех воров (Пугачева и его сообщников. — Е. Т.) и им корм и скот и себе стрелы и оружие припасаете… тогда вы не ждите пощады: буду вас казнить, вешать за ноги и за ребра, дома ваши, хлеб и сено подожгу и скот истреблю. Слышите ли? Если слышите, то бойтесь: я не люблю ни лгать, ни шутить. Вы меня знаете, и я вас очень хорошо знаю». Впрочем, по мнению Ступишина, башкиры, «народ еще дикий и неразумный», всё же заслуживали снисхождения, а потому им было обещано, что каждый раскаявшийся «весьма помилован будет». Видимо, чтобы агитация была более действенной, Ступишин отправил свое послание с «башкирцем», у которого по приказу коменданта были отрезаны нос и уши за найденные при нем «воровские татарские письма». И это был не самый жестокий поступок Ступишина. Из источников вполне ясно, что именно по его приказу зимой 1774 года была сожжена башкирская деревня Москова, где погибло «немало» женщин и детей. Верхояицкий комендант жег башкирские деревни и позже; по его приказанию по крайней мере одному «башкирцу» отрезали «уши, нос и у правой руки все персты». Кстати, действия Ступишина получили одобрение оренбургского губернатора Рейнсдорпа[658].

Но почему же правительственным силам не удалось догнать и добить армию самозванца, довершив успех, начатый под Татищевой и Сакмарским городком? Войск для этого было вроде бы достаточно, а возглавляли их такие опытные командиры, как генерал Фрейман и подполковник Михельсон. Считается, что у этой неудачи было несколько причин: преследователи плохо ориентировались в малознакомой местности, не имели сведений о местонахождении самозванца, а главное, погоне мешали распутица и весенний разлив рек. Так или иначе, неуловимая армия «третьего императора» вновь становилась опасной для властей. К тому же воскрешение этой армии, возвещенное пугачевскими эмиссарами, вдохнуло новые силы в мятежную Башкирию, уже начавшую было успокаиваться после поражений под Татищевой, Сакмарским городком и Уфой[659].