Пугачев

Но Потемкин ждал иных ответов. Как вспоминал Рунич, генерал «с грозным видом сказал ему (Пугачеву. — Е. Т.): “Ты скажешь всю правду”», после чего велел гренадерам раздеть арестанта, растянуть на полу и крепко держать за ноги и за руки. Палач начал свое дело: «помочив водой всю ладонь правой руки, протянул оною по голой спине Пугачева, на коей ту минуту означились багровые по спине полосы. Палач, увидев оные, сказал: “А! Он уж был в наших руках”». Напуганный самозванец закричал: «Помилуйте, всю истину скажу и открою!» Из записок Рунича однозначно следует, что Пугачева не пытали — было велено «поднять и одеть» его, а гренадерам и палачу приказано покинуть помещение. Однако здесь мемуариста подвела память, ибо на самом деле палачу всё же пришлось поработать. Об этом на одном из московских допросов говорил сам подследственный, и об этом же свидетельствует запись в следственном деле: «учинено было ему малое наказание»[158].

Теперь Пугачев понял, как следует отвечать на вопрос, по собственной ли инициативе он решил стать самозванцем или «по совещаниям» с другими людьми, а потому открыл следователям, что решил назваться царем еще на Добрянском форпосте «по научению тамошняго купца Кожевникова». Помимо Кожевникова, он оговорил еще нескольких человек, якобы причастных к этому делу[159].

Через месяц на большом московском допросе Пугачев превратил этот оговор в красочный рассказ. Начал его Емельян с того, как в «карантинном доме» он познакомился с уже известным нам солдатом Алексеем Семеновичем Логачевым, или, как называл его подследственный, с Алексеем Семеновым. После окончания карантина они подрядились построить купцу Кожевникову сарай. Три дня работали без всяких происшествий, а на четвертый произошло событие, изменившее судьбу Емельяна. Пугачев и Семенов (будем и мы так его называть), а с ними еще несколько человек пришли обедать в дом купца. Во время обеда Семенов вдруг посмотрел «ему, Емельке, в глаза пристально», после чего обратился к хозяину и, указывая пальцем на соседа, воскликнул:

— Кожевников, смотри! Этот человек точно как Петр Третей!

— Врешь, дурак! — оборвал его Пугачев, ибо от таких слов «подрало на нем Емельке кожу».

После обеда, когда в избе остались только Пугачев, Кожевников и Семенов, последний опять затеял прежний разговор:

— Слушай, Емельян, я тебе не шутя говорю, что ты точно как Петр Третей.

Пугачев, обращаясь к хозяину, сказал, что он, мол, только донской казак, гонимый за старую веру.

— Это правда, што нам, староверам, везде гонение, — признал Кожевников. — Ваши казаки были многие и в Ветке, и в Стародубе есть. Да вот што: была река Яик, и та помутилась, так ты возьми на себя это имя, а тебя там примут.

Семенов, в свою очередь, якобы пообещал, что пойдет вместе с Пугачевым и будет уверять людей, будто тот — Петр III.

— Я вить служил гвардии гранодером, — заверял Алексей, — и государя-та видал, так ты не бойся — прими на себя это имя.

Пугачев уже вроде бы и согласился, однако его беспокоил финансовый вопрос:

— Хорошо, ну я приму, да с чем я туда пойду? У меня денег только дватцать алтын, да и теми надобно пашпорт выкупить. Да пусть меня и на Яике примут, вить там хлеба не пашут, а казакам-та дают по двенатцати рублев жалованья, так что ж я им буду давать?

— А ты, как тебя тамо примут, — обнадеживал Кожевников, — то ты отпиши ко мне, я тебе хотя тритцать тысяч рублев тотчас пришлю, — у меня столько своих денег сыщется. А бу-де-де этих мало будет, то у протчих приятелей достать можно, сколько потребуешь.

И как уверял своих следователей Пугачев, слова Семенова, что он, Емельян, похож на покойного государя, а также уговоры и обнадеживания Кожевникова сделали свое дело. Он решил и впрямь назваться царем и пойти на Яик, где недовольные казаки, как он полагал, его с удовольствием примут[160].

По словам самозванца, после того как он согласился выдать себя за царя, Кожевников развил активную деятельность: переговорил с местным купцом Крыловым, а также посоветовал Емельяну обратиться за помощью к уже известным нам крестьянину Коровке и игумену Филарету; последнему он якобы даже написал письмо, в котором сообщал, что Пугачев «принял на себя имя Петра Третьяго» и собирается увести яицких казаков на Кубань. Филарет будто бы одобрил это предприятие, а Коровка даже оказал финансовую помощь новоявленному государю — Пугачев уверял, что получил от него 370 рублей. По словам самозванца, деньги ему давали и другие люди, встреченные им по дороге на Иргиз, а именно два донских казака, Кузнецов и Долотин: первый пожертвовал 74 рубля, второй — 42. Как уверял Пугачев, помогали ему эти староверы по той причине, что и сами собирались бежать вместе с «Петром Федоровичем» и яицкими казаками на Кубань[161].