Пугачев

В нашем распоряжении есть и другие свидетельства, что не только вышеназванные казаки, но и люди, присоединившиеся к Пугачеву позже, причем необязательно из числа яицких казаков, прекрасно понимали, что имеют дело с самозванцем. Уже во время восстания, в январе 1774 года, выбежавший из пугачевского стана татарин Абдусалям Хасанов на допросе в Оренбурге дал характеристику как тем, кто понимал, что Пугачев самозванец, так и принимавшим его за царя: «Его, Пугачева, признавают те, кои худого состояния, за царя, а кои смышленее — за плута». Некоторые из этих «смышленых» людей служили самозванцу из страха смерти, в то время как другие вполне добровольно поддерживали его из корыстных соображений. Следовательно, они, в отличие от многих тогдашних простолюдинов, не испытывали никакого священного трепета перед персоной монарха, поскольку, по мнению таких циников, царь должен был лишь удовлетворять их требования, а кто он при этом по происхождению — Петр Федорович или простой казак — дело десятое. По словам казака Ильи Ульянова, Шигаев, Зарубин, а также некоторые другие приближенные Пугачева в подпитии хвастались: «…нам де что, государь ли он или нет, мы де из грязей умеем делать князей». К вышесказанному следует добавить, что знавшие правду пугачевские приближенные убеждали более легковерных повстанцев, что во главе их войска стоит настоящий император — мол, простой казак не может назваться царем[220].

Вроде бы всё свидетельствует о том, что заявления ближайших пугачевских сподвижников Шигаева, Мясникова и Зарубина, например на допросах в Москве в ноябре—декабре 1774 года, будто они принимали Пугачева за государя Петра Федоровича[221], являются лишь немудреной уловкой — мол, «по простоте своей» почитали его государем и не могли ему прекословить, а значит, за убийства и грабежи ответственности не несем. Однако не следует принимать на веру и все противоположные признания, в которых подследственные говорят, будто сразу поняли, что перед ними самозванец. Речь прежде всего идет о полюбившихся историкам показаниях яицкого казака Ивана Пономарева (Самодурова). В Оренбурге 12 мая 1774 года он рассказывал, что в начале или середине июня 1773-го между речками Большим и Малым Узенем в Камыш-Самаре он встретил укрывавшихся там яицких казаков, среди которых находились Илья Ульянов, Иван Зарубин и Пугачев, которого казаки величали государем Петром Федоровичем. Проницательный Пономарев понял, что «это один обман». Пономарев даже сообщил детали: «…казаки не так тогда его почитали, как бы надлежало прямого царя, ибо говорили с ним без опаски и, ходя с ним, надевали шапки». Нелишним будет добавить, что перед допросом Пономарева упоминается о весьма важном заявлении, которое он сделал ранее в присутствии оренбургского губернатора: «…якобы яицкие казаки, Чика с товарищи, будучи на Узенях, соглашались Емельку Пугачева назвать государем». Однако впоследствии выяснилось, что Пономарев дал ложные признания. Ни в начале, ни даже в конце июня Пугачева на Узенях не было. Как оказалось, сам Пономарев вплоть до очной ставки с Пугачевым в Москве не видал самозванца и даже ничего о нем не слышал до тех пор, пока не был арестован властями за участие в бунте 1772 года. Что же касается первоначальных показаний, то Иван дал их под пыткой, «не стерпя боли». В итоге разбирательства казака без наказания с оправдательным паспортом выпустили на волю[222].

На хуторе у братьев Кожевниковых Пугачев прожил неделю, пока один из братьев, Андрей, вернувшись домой из Яицкого городка, не сообщил, что власти снаряжают команду для поиска самозванца. Понятно, что новость о «проявившемся государе» и встречах с ним представителей «непослушного» казачества не могла не достигнуть слуха коменданта и старшин. Однако, организуя розыск, власти даже не подозревали, где этот «государь» находится. Разумеется, об их неосведомленности Пугачев знать не мог, а потому предпочел покинуть хутор и отправиться в сопровождении Мясникова и Зарубина в более безопасное место — на речку Усиху в 65 верстах южнее Яицкого городка.