Пугачев

Кар, услышав ночью пушечные выстрелы и испугавшись, что бунтовщики разобьют команду Карташева, а также «башкирцев», которые должны были прийти ему на помощь, приказал готовиться к выступлению из Юзеевой. 9 ноября, когда отряд вышел из деревни, «со всех сторон, а особливо из деревни Юзеевой… (она была занята бунтовщиками сразу же по выходе оттуда отряда Кара. — Е. Т.) наскакало сих злодеев на меня верхами более двух тысяч человек (к отряду Овчинникова-Зарубина присоединились люди Хлопуши. — Е. Т.) и, подвезя артиллерии девять орудий, начали стрелять ядрами и гранатами». В донесении в Военную коллегию от 11 ноября генерал писал: «…по неимению при мне легких войск не можно мне было ничего с ними сделать, кроме что отстреливаться по их батареям из имевшегося со мною одного ось-мифунтового единорога, под которым напоследок подбили лафет, и четырех трехфунтовых пушек, из коих три весьма безнадежные». «Безнадежны» были не только пушки, но и люди: «…из конных же моих, как скоро сильная канонада началась, то тридцать один человек экономических крестьян тотчас ускакали в злодейскую шайку; да и солдаты вслух кричать начинали, что бросят ружья». Низкий боевой дух своих людей Кар объяснял тем, что солдаты, «собранные из разных команд и то либо очень стары, или недавно из рекрут, а офицеры от большой части молодые и небывалые на сражениях», и резюмировал: «…насилу могли мы с г. генерал-майором Фрейманом и премьер-маиором фон-Варнстедом, бросаясь во все стороны, ободрить их». При этом Кар отдал должное противнику: «…сии злодеи ничего не рискуют, а чиня всякие пакости и смертные убивства, как ветер по степи разсеваются, а артиллериею своею чрезвычайно вредят; отбивать же ее атакою пехоты также трудно, да почти и нельзя, потому что они всегда стреляют из нея, имея для отводу готовых лошадей, и как скоро приближаться пехота станет, то они, отвезя ее лошадьми далее на другую гору, и опять стрелять начинают, что весьма проворно делают и стреляют не так, как бы от мужиков ожидать должно было»[350].

Кару пришлось отступить, тем более что помощи ждать было неоткуда: башкиры и мещеряки, «услыша пушечную стрельбу… уехали в сторону, верст за тридцать». Нетрудно догадаться, что впоследствии они перешли на сторону повстанцев (кстати, среди них был и знаменитый Салават Юлаев). Пугачевцы преследовали Кара 17 верст в течение восьми часов и, как уверял Овчинников, могли бы и вовсе разгромить его, но «не достало у нас картузов» — шерстяных мешков с зарядом пороха для пушек. Однако хотя отряд Кара не был разгромлен полностью, но за время боевых действий 7–9 ноября потерял, помимо бежавших к повстанцам и обмороженных, 123 человека убитыми и больше не представлял опасности для бунтовщиков[351].

Победоносное войско вернулось в Берду. Пугачев поблагодарил Овчинникова и Чику за службу и приказал выставить победителям бочки с вином. Затем «государю» захотелось посмотреть на пленных из карташевской команды. Он повелел «поставить кресла, сел на оныя» и приказал гренадерам «подходить к руке». Два хитрых солдата объявили самозванцу, что они узнали в нем государя, которого видели в Петербурге. Самозванец был доволен, ибо всегда нуждался в таких заверениях, тем более что в его войске было много крестьян, которые, по его словам, «верят более салдатам, нежели казакам». Определив солдат в пехоту к атаману из бывших офицеров Ивану Астреневу, «амператор» обратился к ним с речью:

— Вот, детушки! Бог привел меня еще над вами царствовать по двенадцатилетнем странствовании: был во Иерусалиме, в Цареграде и в Египте.

Говоря это, самозванец плакал и вздыхал. Солдаты также не смогли сдержать слез.

Поскольку среди пленников были не только солдаты, но и два офицера, подпоручики Волженский и Шванвич, то Пугачев осведомился у гренадеров:

— Каковы они люди?

Солдаты по просьбе самих офицеров заверили, что те «люди хорошия и они ими довольны», после чего Пугачев оставил их командирами над гренадерами, сделав Волженского атаманом, а Шванвича — есаулом. Впоследствии Шванвич также стал атаманом и довольно значительной фигурой в окружении самозванца, а вот Волженский был казнен в январе 1774 года по обвинению в измене.

Заканчивая аудиенцию, «амператор» встал с кресел, махнул рукой и сказал:

— Жалую всех вас землями, морями, лесами, крестом и бородою и всякою вольностию[352].