Пугачёвочка. Концерт в четырёх частях

— Смотрится, — отвечает мужик. — На такой фильм можно с женой сходить и детей привести. Музыка хорошая, и артисты отлично играют.

— Ну и лл-ладушки, — произносит Михалков. Мы спускаемся по лестнице, и я ему шепчу:

— Так кто же это?

— Я же сказал — твой главный зритель, — отвечает он.

— Из ЦК? — уточняю я.

— Из какого еще ЦК?! — усмехается Михалков. — Это мой шофер Гена.

— Вы меня обманули, — обиделся я.

— Я тебя не обманывал, Саша, — объяснил Сергей Владимирович. — Ты что, для ЦК фильм делал? Или, может, для министра кинематографии Ермаша? Ты его для зрителей делал — таких, как Гена. И если он картину похвалил, значит, будет успех. А что там Ермаш скажет — дело десятое.

Вот так Сергей Владимирович учил меня уму-разуму.

Поэтому в тяжелую минуту я обратился к нему:

— Помогите! — и рассказал о своих проблемах.

— Н-н-ну, ладно, не отчаивайся, сссейчас по-зво-ню… — сказал он и потянулся к «вертушке»: — Иван Павлович? Здравствуйте! М-мми-халков говорит. Ослушайте, что то ввваше ведомство обижает мммоего соавтора. Не тттрогайте его, хороший человек, я за нннего ручаюсь. Фамилия? Стефанович. Да, режиссер «М-м-мосфильма». Да? Ч-что вы говорите? Понятно…

Поворачивается ко мне и произносит с некоторым удивлением:

— Саш, я ннничего не могу сделать…

А звонил он зампреду Пятого управления КГБ, и чтобы тот отказал самому Михалкову! Я понял, что дела мои совсем плохи.

Жизнь между тем продолжалась. Мы с Аллой жили в одной квартире, ходили к каким-то знакомым, посещали Дом кино. А мой мозг бешено работал: неужели я не смогу победить эту страшную силу, которая на меня ополчилась? Как-то оказались с Пугачевой на дне рождения одного известного артиста цирка. Выпивали, за жизнь разговаривали, и я пожаловался:

— Вот ведь, блин, влип в историю… А хозяин дома говорит:

— Это еще что, старик! Вот у меня была история… Я попался на вывозе драгоценных камней из Колумбии. Меня сделали невыездным. А что такое для циркача остаться без зарубежных гастролей? Все, конец. Я написал Андропову, что это была провокация. И он разобрался. Сейчас езжу, как прежде. И ты давай — напиши ему.

Если честно, то мне в голову не приходило жаловаться председателю КГБ на его собственное ведомство. Пришел домой, достал пишущую машинку, на которой мы с Аллой обменивались любовными записками, и начал свое письмо так: «Уважаемый Юрий Владимирович!

Я режиссер „Мосфильма“, снял такие-то картины, получил такие-то премии… А меня обвиняют…» Напирал на то, что мне приписали то, чего не было. Не отпирался, что сказал: «Таких, как ты, надо вешать». Но уточнил, что имел в виду одного конкретного подонка, обидевшего ребенка, а не всех сотрудников КГБ. Жаловался, что мне больше не дают снимать. Выражал надежду, что справедливость восторжествует. И т. д. и т. п.

Послание отнес в приемную Комитета госбезопасности на Кузнецком Мосту. Дежурный офицер спросил, что в конверте. «Письмо конфиденциального содержания, — ответил я. — Адресовано лично Юрию Владимировичу Андропову». Дежурный проверил мое мосфильмовское удостоверение и паспорт с пропиской, списал данные, а письмо попросил бросить в большой деревянный ящик.

Что мне запомнилось в этой приемной — там стояли столы и лавки. На лавках сидели бдительные граждане и вдохновенно что то строчили. Их было довольно много.

Недели через две раздается звонок:

— С вами говорит референт Филиппа Денисовича Бобкова, начальника Пятого управления КГБ СССР. Он приглашает вас к себе на беседу.

— А могу я прийти со своей женой?

— Зачем?

— Конфликт, о котором я написал Андропову, происходил у нее на банкете. Я думаю, ее свидетельские показания могут иметь значение. Кто моя жена, вы, наверное, знаете?

— Подскажите, — усмехнувшись, просит он.

— Алла Борисовна Пугачева, закажите ей пропуск тоже.

— А, артистка…

Это, конечно, спектакль. Каждый из нас понимает больше, чем говорит. Но на встречу в КГБ мы с Аллой едем вдвоем. Она не отказывается. Видимо, понимает, что дела мои не совсем безнадежны, раз вызвали к такому большому начальнику.

В назначенный час приезжаем, паркуем машину со стороны проезда Серова, ныне Лубянского, напротив входа, который нам нужен. Откудато возникает неприметный человек, произносит строго:

— Здесь не положено…

— Мы к Бобкову, — отвечаю я. Человек растворяется.

Через мрачный подъезд с огромными дверями мы входим в здание. Там нас ждут, провожают в лифт. Он странный: треугольной формы и очень узкий. Еле-еле влезаем втроем с сопровождающим. Поднимаемся вверх. Нас проводят в приемную, потом в кабинет.

Его хозяин — немолодой, лысоватый, довольно обаятельный человек — представляется:

— Я Филипп Денисович Бобков, встречаюсь с вами по поручению председателя КГБ. Какие у вас претензии?

— Вы читали мое письмо?

— Читал, но все-таки расскажите…

— Филипп Денисович, я режиссер, патриот…

— Рассказывать, какой вы патриот, — прерывает меня Бобков, — не нужно. Наш сотрудник, снимая ваше дело с полки, спину надорвал.

«А он с юмором, — думаю я. — Ловко дал понять, сколько они знают».