Пуговица

– да ты не смотри, что я выгляжу так, дочка. Это все камуфляж. Так спокойнее. Меня ведь таскали везде. Аделаида войну затеяла. А так, сорвалась я, наговорила разного, разнесла в пух и прах начальство с их системой. У нас ведь как, если не согласен, пытаешься плыть против течения, барахтаться, то уже и в сумасшедшие запишут. Нашелся старый друг, спрятал у себя в санатории, но документик мне все же подправили. Теперь вот живет такая баба Груня – юродивая, налогов не платит. Ты – то как, черничка моя, нехочуха моя?

Я вкратце обрисовала свою жизнь.

– Молодчина! Знала, всегда чувствовала, что не простая ты, необычная. Трудно до сих пор карандашики то по цвету и росту складывать? Как ты справляешься, Оленька?

– Иногда трудно. трудно контролировать себя, Когда стресс или много идиотов вокруг – сказала я и рассмеялась.

– Ты сможешь. Ты все сможешь. Трудно. Не значит невозможно. Как я тебя учила? Помнишь глупый стишок?

– Помню, тетя Груня.

– Помогает?

– Помогает.

– вот и чудненько. Вот и славненько. Смотрю на тебя и понимаю, не зря все же барахталась. В чем то да пригодилась на этом свете. Кого знаю, помню из вас, всем помогает.

Выдержав паузу, старушка, как то с надеждой спросила – Оленька, ты надолго к нам?

– нет, тетя Груня. Улетаю через три дня. Надо еще до Москвы добраться.

– ну да, конечно. Работа. Жизнь взрослая. Я ведь о вас, все как о малышах думаю.

Она вздохнула и отправила в рот очередной пельмешек.

–с этим то делом ты как? – спросила она и щелкнула себя по куриной шее.

– не, не, тетя Груня. Мне нельзя. Я начинаю до «самой сути» докапываться когда выпью. Прям страх. Агрессивной становлюсь. Так, может после контракта, чтобы расслабиться немножко.

– и не пей, черничка, даже для того, чтобы расслабиться. Не поможет это, мысли то куда девать? – произнесла она и задумалась.

– Меня вон шерстить стали, думала покачусь, сопьюсь в конец. А потом подумала, что лучше, быть юродивой или последней алкашкой. Юродивой лучше, подают охотнее – сказала она и хихикнула как то странно. Потом посмотрела на меня. Глаза смеялись. – ну что, похожа я на юродивую?

До меня дошло, что тетя Груня дурачится. Мы просидели в «Куличиках» еще с полчаса. Все было съедено, а тарелочки подчищены хлебным мякишем. Плевать, кто и что подумал и про меня, и про эту верткую, сухонькую старушку. Внезапно мне стало невыносимо грустно и тоскливо. Я поняла, что это был мой последний приезд в Россию. Грустно, не от того, что я оставила за порогом своего сознания, вычеркнула без сожалений тот домострой и убогую сермяжность, называемую «моими родными», которые, по сути своей, никогда ими не были, а от того, что маленькая, пожилая женщина, как оказалось, была для меня самой близкой и «роднее родных». Всю свою сознательную жизнь, я слышала ее тихий и ласковый голос, напевавший мне «Спи, усни, мой птенчик, спи, усни мой милый. Я найду бубенчик в зарослях крапивы». Мы распрощались с тетей Груней на том перекрестке, где и встретились. Провожать ее, погружаться в ее жизнь не было никаких душевных сил. Все это разрывало мою душу и накрывало пеленой сознание. Я боялась приступа и своей слабости.

Расцеловавшись и помахав друг другу ручкой, мы пошли каждый своей дорогой. Тетя Груня доживать свой век, а я поковыляла в поисках зарядки для мобильника.