Пуговица, или серебряные часы с ключиком

— Один лучше другого! — сказал Генрих.

— И просим немного, — сказал Комарек.

— Мы можжевельника в коптильню подложили.

— Риск велик, — сказал, отвернувшись, Портняжка.

— Ничуть не больше, чем когда ты маслом спекулируешь.

— Нет, риск тут больше, — сказал Портняжка, перестав даже смотреть на угрей. — Копченого угря в твоем рюкзаке любой за десять метров учует. А у этих полицейских нюх, как у диких кроликов. Нет, нет, риск чересчур велик. — Портняжка всем своим видом давал понять, что угрей не возьмет.

— Ты послушай меня, — сказал Комарек. — Достань нам моток сетевой нити и… сотню крючков.

— И пятидесяти хватит, дедушка Комарек.

— Ладно, пятьдесят крючков и нить, — согласился Комарек. — На меньшее мы не пойдем.

До чего ж неопытны они были в подобных делах! И до чего им хотелось поскорей поставить перемет!

— Риск! Риск-то какой!

— Отнимут у тебя угрей — можешь ничего не привозить, — сказал Комарек, — а постараться обязан.

Тяжело вздохнув, Портняжка вдруг бесцеремонно схватил угрей и запихнул их в свой потертый рюкзак.

— Но я вас предупреждал, — сказал он.

— Ныне ничего без риска не делается, — сказал Комарек. — Может, ты обойдешь состав и залезешь в последний вагон — полиция тебя и не заметит.

— Ныне ухо надо держать востро! — сказал Портняжка. Комарек и Генрих вышли в сад и еще долго смотрели вслед удалявшемуся Портняжке.

— Может, он правда честный? — заметил Комарек.

— Правда. Теперь он честный, — подтвердил Генрих. Больше они не говорили о Портняжке. И на следующий день никто о нем ни слова не сказал.

— Не знаю, не знаю, — неожиданно произнес Комарек на третий день, — уж этот твой Портняжка!..

— До вечера буду ждать, дедушка Комарек, и если он до тех пор не придет, я прямо скажу: жулик он, и все!

— Не просто ему живется, — сказал Комарек. — Поди-ка побегай да достань в наше время сетевую нить. А ежели подумать, он бы и не успел вернуться за это время.

Старый Комарек принес из лесу большую ветку и теперь сидит и вырезает из нее обод для сачка.

Последний сачок он делал на Илаве. Из можжевельника. Гордился им тогда очень. Да, то была немалая удача — такую большую ветку можжевельника найти! Он тогда даже подумал, что это, пожалуй, будет последний его сачок. Такой обод из можжевельника — его ведь на целую жизнь хватит. А теперь вот он сидит и снова делает сачок. «Может, и наладится у меня с Портняжкой, — думает Комарек. — Вернется он, и пойдут у нас дела!»

На Илаве все по-другому было. Старик сидит и чистит ветку. Там под водой был холм, где всегда рыба хорошо ловилась, особенно большие судаки. Вспомнил он одно утро, когда в верше у него оказалось семь отличных судаков. Однако и это озеро неплохое, думает он. И бухточки нравились ему здесь, где цвело так много желтых кубышек, — уж очень любил он их. Он хорошо знал, что в бухточках этих он возьмет не одного линя. «Будь у нас перемет, мы бы живо оперились. А сегодня ночью надо червей накопать, а то завтра может этот Портняжка явиться».

Он согнул ветку в кольцо и посмотрел на него. Ручка оказалась кривой, но это ему даже понравилось.

«Хорошо, что война кончилась, — думает он, — и хорошо, что ты сидишь на берегу озера и ладишь сачок! Но как оно все тут будет, сказать нельзя. Надо бы порасспросить, может, арендовать озеро можно. Может, поймаем мы много рыбы, подкопим денег, купим озеро и заведем свое рыболовецкое дело. Для тебя и для мальчонки. Может, и правда этот Портняжка скоро вернется, черт бы его побрал!»

9

— Да нет, Отвин, у всех хлеб есть. И теплое одеяло. И комнатка своя. И не надо бояться, что завтра замерзнешь. А устанут — у маленьких ребят у каждого своя кроватка: спи, отдыхай! Все есть, Отвин. Надо тебе куртку новую — ступай в магазин и бери, какая тебе больше нравится. Все есть, понимаешь, Отвин, все.

— И денег не стоит?

— Отменят деньги. Коммунизм настанет.

— А куда же все деньги пойдут?

— Их затащат на самую высокую гору и здоровый костер разведут. Сожгут, и вся недолга.

— Все деньги?

— И десятимарковые бумажки, а десятипфенниговые и пфенниговые монетки и всякую другую мелочь бросят в озеро.

— В озеро?

— Все, все будет по-другому, Отвин. Нужны, к примеру, тебе носки и сапоги хорошие — берешь себе запросто.

— А одеяло можно только одно или как?

— Можно и два одеяла. Можно и овчинную полсть. Берешь себе столько одеял, сколько тебе надо, и все. Понимаешь, Отвин, нет больше эксплуататоров. Захочется тебе зимой на санках покататься, идешь — и тебе выдают новенькие саночки.

— А люди как? Добрые будут люди?

— Добрые будут. И понимаешь, надо тебе взрослый велосипед — едешь в город и из магазина выкатываешь себе новенький велосипед. Понимаешь, нет эксплуататоров.

— А картины люди будут смотреть? Будут радоваться?

— Картины? А как же! Надо тебе приодеться — идешь и выбираешь себе новенький костюмчик.

— И не будут ругаться, когда ты сидишь и рисуешь?

— Зачем им ругаться?

— И не будут поднимать тебя на смех, когда услышат, что ты стихотворение учишь?

— Нет, Отвин. Не будут они смеяться из-за того, что ты стихотворение учишь. Честное слово, не будут.

— А стихотворения люди будут учить?