Пуговицы

Я заглянула поздороваться с ней и отправилась в хозяйственную комнату за тряпками. Но там, уже вовсю грохоча вёдрами, шуровал Женечка.

— А, Микки, привет, — не разгибаясь, бросил он через плечо. — Сегодня я тут всё сделаю.

Твёрдость, прозвучавшая в его голосе, не подразумевала возражений. От его согнутой спины и голых острых локтей, торчащих из-под закатанных рукавов рубашки, веяло необычайным счастьем.

— Хорошо, — я обрадовалась. — Можно уходить прямо сейчас?

— Только полей цветы в секретарской, пожалуйста, Лада Борисовна ругается, что я их всегда заливаю.

У Лады Борисовны, директорского секретаря, на подвесных полках и подоконнике стояло, наверное, не меньше тридцати горшков, она очень гордилась своими цветами и называла их «экологической зоной» школы.

— Я всё сделаю, не волнуйся, — пообещала я на радостях и помчалась за лейкой.

Потом сбегала, набрала воды и отправилась поливать.

Дверь в директорскую была приоткрыта. И в идеальной воскресной тишине до моего слуха доносились лишь стук клавиш, кликанье мышкой и неразборчивое бормотание погруженной в работу директрисы. Но потом у неё зазвонил телефон, и она стала с кем-то разговаривать. Я занималась цветами, не прислушиваясь до тех пор, пока до моего слуха вдруг не донеслась фраза: «Да, конечно, я всё оплачу. Как обычно. Сделайте, пожалуйста, чтобы всё было пристойно. Как у людей. Нет, приезжать в Пуговицы я не собираюсь и на похороны тоже, это вопрос принципа, но, надеюсь, вы сможете найти тех, кто не откажется проводить Лидию Михайловну в последний путь. Нет, её вещи мне не нужны. Оставьте себе или раздайте. Я уже не знаю, как у вас это делается. На завещание не претендую. Да, я родственница, но не по документам. Хорошо. Спасибо. До свидания».

Я сама не заметила, как дошла до раскрытой двери и застыла перед ней, Тамара Андреевна отключила трубку и подняв глаза, увидела меня.

— Маша?

— Лидия Михайловна умерла?

— Разве ты не знаешь, что нехорошо подслушивать?

— Я не нарочно. Я поливала цветы. Вы оплачиваете её похороны?

— Кто-то же должен это сделать.

Тамара Андреевна медленно дошла до кресла и с тяжёлым вздохом опустилась в него.

Она явно была расстроена, хотя старалась этого не показывать. Но какое ей дело до безумной Надиной матери, от существования которой она так долго открещивалась?

— Да, я обязана оплатить эти расходы, иначе бог мне не простит, — озабоченность на её лице сменилось выражением спокойной печали. — Перед богом мать всегда остаётся матерью. Даже сумасшедшая. Даже такая, как она. Даже та, которая и не мать вовсе. Да я и сама не прощу себе, если не похороню её с миром. Пусть они попили мне немало крови, но всё же я ей обязана тем самым главным, что у меня есть.

Уставившись невидящим взглядом на ручку, которую она машинально крутила в пальцах, директриса пребывала глубоко в своих мыслях.

Я подсела к её столу.

— Тамара Андреевна, не расстраивайтесь. Вы и так очень много сделали для Надежды Эдуардовны. Возможно, даже больше, чем она заслуживала.

— Она вообще ничего не заслуживала. То, что я её жалела, вовсе не значит, что она или её мать чего-то заслужили.

— Значит, вы не были на её стороне?

— На чьей стороне?

— На стороне Надежды Эдуардовны. Когда собирались выгнать меня из школы или когда она написала заявление на Антона… Или когда вы сдавали им свою квартиру.

Я многозначительно посмотрела на неё.

— Или когда ссорились из-за этого с моей бабушкой. Она ведь знала, что Надежда Эдуардовна подлая и злая, и собиралась вам это доказать.

— Ей не требовалось ничего доказывать. Мы с твоей бабушкой всегда были на одной стороне. Она искала рычаги воздействия. И ей почти это удалось.

— Вы поддерживали Надежду Эдуардовну не по доброй воли? Она заставляла вас?

Тамара Андреевна скорбно покивала.

— Это долгая история. Не хорошо так говорить, но я рада, что, наконец, она закончилась. Даже поверить не могу, что теперь мы свободны.

Она легонько похлопала себя по губам, словно не должна была этого произносить.

В животе волнительно засосало, я была в одном шаге от той самой загадочной тайны.

— Расскажите мне, пожалуйста. Для меня это очень важно. Я столько времени мучалась. Теперь же, наверное, можно рассказать? Раз уж всё закончилось?

Я выжидающе следила за тем, как её лицо сделалось сначала каменным и непроницаемым, но после смягчилось и вновь стало горестно-задумчивым.

— Принеси мне воды, — попросила она.

Я сбегала в секретарскую, торопливо налила стакан воды из кулера и вернулась.

Тамара Андреевна уже стояла возле окна, скрестив руки на груди. Я протянула ей стакан.