Пуговицы и ярость

Я поцеловала его в лоб и стала расчесывать пальцами его шевелюру. У меня возникло ощущение, будто мое сердце бьется прямо о его подбородок и впитывает его страдания. Да, этот человек держал меня в своем доме против воли, но это был несчастный человек. Я совсем не думала, что мне станет жаль его, причем так жарко. Я понимала, что он страдает, и от этого мне становилось вдвойне больно. Может быть, увидев мои переживания, он рассердился именно потому, что и сам мучился?

Он чуть отстранился, и я увидела его исполненные страданием глаза. Там не было слез – его мука таилась в них гораздо глубже. Его глаза были воротами, что вели к его душе… исстрадавшейся, несчастной душе.

Я обхватила его щеки ладонями и поцеловала его в губы – самым нежным поцелуем, которым когда-нибудь дарила его. Мои глаза мгновенно намокли, и соленые теплые слезы брызнули из них на его лицо.

Кроу еще крепче прижал меня к себе, не отнимая своих губ от моих. Так крепко мы еще не сжимали наших объятий. Это было что-то совершенно новое. Кроу прикасался ко мне, словно к хрупкой розе, а я стремилась передать ему биение моего сердца. Я раскрыла ему все мои карты, ибо я показала, как он дорог мне.

И все его козыри лежали передо мной.

И только стоило мне об этом подумать, как Кроу отодвинулся от меня. На его щеках все еще блестели мои слезы. Он столкнул меня со своих коленей и поднялся с постели, как ни в чем не бывало. Пряча глаза, он снова закрылся от меня ледяной пеленой.

– Кроу?

Я утерла слезы, проклиная себя, что позволила такую слабость.

Кроу стоял, уткнувшись взглядом в пол перед собой, так как не мог смотреть на меня. Руки его уперлись в бока, плечи вновь широко расправились.

– Спокойной ночи, – бросил он, повернулся ко мне спиной и вышел вон.

Я решительно не понимала, что на него нашло. Ведь буквально несколько мгновений назад мы лежали в объятиях друг друга, чувственные и нежные. И вдруг – бац! – и он встал и ушел. Просто взял, закрыл свою душу на ключ, предварительно выставив меня прочь. Вытолкал взашей и прочертил линию, за которую я не имею права переступить.

А я и не собираюсь.

Глава вторая Кроу

Два дня я даже не приближался к ней. Но и она тоже явно не стремилась к общению – так что наши чувства были взаимными. Ей удалось разрушить одну из стен замка моего духа, но я сразу же возвел новую – в два раза выше и в три раза крепче.

Вообще, мне не по нраву рассуждать о моих чувствах. Я не собирался обсуждать все это дерьмо. Не хотел попусту терять время, разглагольствуя о том, что уже не имеет значения. Но я должен был сломать ее скорлупу, чтобы вернуть ей чувство реальности. И мне пришлось раскрыться самому, дабы показать ей, что некоторые раны, что наносит нам жизнь, подчас невозможно излечить. Просто нужно принять это и жить дальше.

Но в процессе разъяснения этих истин я сам дал слабину.

Теперь нужно было как-то восстанавливать отношения. Все же я был хозяин, а она – моя рабыня. Ей требовалось отработать свой долг и затем идти на все четыре стороны. Таковы были правила игры.

На третий день я зашел к ней в комнату, застав ее с книгой у камина. Белое платье оголяло ее узкие плечи. Цвет его прекрасно оттенял оливковый тон ее кожи – солнце постаралось на славу, придав ей соблазнительный, отливающий загар.

И мне опять хотелось оттрахать ее.

Желание буквально взорвало меня изнутри. Я снова хотел ее, хотел по-животному. Я жаждал выплеснуть через нее все мои страдания. Я хотел забыться в ее объятиях. Я не мог думать ни о чем другом, кроме ее влажной пи*ды, ее крика во время оргазма, ее голоса, когда она на пике наслаждения произносила мое имя.

Она посмотрела в мою сторону, прекрасно понимая, зачем я пожаловал. Затем она захлопнула книгу и окатила меня свирепой злобой, брызнувшей из ее глаз. Впрочем, это было для меня не ново. Возможно, после нашего последнего разговора она почувствовала у себя стальные яйца, причем не слабее, чем у меня.

И тогда я опустился перед ней на колени, обхватил ее ляжки и притянул ее к себе, так, чтобы ее грудь вжалась в мою. Мне хотелось взять ее грубо, с силой. Мне хотелось, чтобы она кричала от боли и от наслаждения.

Со мной было пять пуговиц, которые я и выложил. Вернее, бросил на подушку, назначив цену. Цену за ее тугую жопу, за ее крики и стоны.

Она повертела пуговицы пальцами:

– Давай больше.

– Больше?

В прошлый раз цена была ниже.

– Ты возьмешь то, что я тебе дам!

Я сорвал с нее ткань, обнажив задорные, стоящие торчком сиськи. И немедленно зарылся лицом в долину наслаждений между ними, облизывая ее.

Она вцепилась мне в плечи и оттолкнула:

– Нет, за это мне нужно больше твоих пуговиц!

Я замялся, так как не понял, что ей действительно надо. Думать в тот момент я мог только о том, что у нее было между ног.

– Это за что за «это»?

– За то, что подороже.

О, к ней вернулось желание выйти на свободу! К ней вернулся ее нрав, огонь, то, что делало ее настоящей фурией. Она снова была в игре и готова была сражаться на равных со мной.

– Я могу дать тебе кое-что за двадцать пуговичек… Но не знаю, потянешь ли ты это?

– Потяну.