Пуговицы

Это была наша привычная манера общения, накатанная за много лет: говорить о важном между прочим и ждать реакции. Мол, вот тебе мяч — поймаешь или пропустишь?

А еще одной фишкой в этом специфическом разговоре считалось мгновенное реагирование: подхватить и развить идею «на лету».

Дез справился достойно:

— Значит, составлять смету?

— Входишь в долю? — невозмутимо спросил я тоном дона Корлеоне.

— Малыш, беру всю партию! Вместе с твоими мозгами. А победу делим на троих.

— Есть одно «но»: третий — то есть третья! — об этом ничего не знает.

— Так какого же черта ты мне перчишь круассаны?!

Он сделал громкий глоток из кружки.

И наконец угомонился, уставившись в экран.

Мы прекрасно поняли друг друга.

Речь шла о тех совместных «грандиозных планах» на съемки, которые мы давно лелеяли, не зная, с какой стороны к ним подступиться.

Для взрывной реакции не хватало катализатора, которым стало появление Елизаветы.

— Она в форме? — спросил Дез.

— Более чем можно было бы представить, — сказал я.

— Это прекрасно. Прекрасно! — лихорадочно заговорил Дезмонд Уитенберг. — Возвращение после стольких лет забвения! Кстати, ее документалку до сих пор используют в наших школах кинематографии в качестве пособия. Словом, поговори с ней. Финансирование я беру на себя, ты займешься организационными вопросами на месте. Это должен быть полнометражный документальный фильм — на ближайший конкурс Трайбека.

* * *

— Крошечная старушка с большой выщербленный палкой влезала на сиденье в маршрутке. Словно покоряла Говерлу или Эверест. Сначала уперлась палкой, затем медленно подняла ногу, придерживая ее рукой, и сделала толчок другой. Нога, оторвавшись от пола, беспомощно заболталась в воздухе. Бабка ухватилась за перила, подтянула ее и наконец оказалась на сиденье. Поправила юбку, поставила на пол тряпичную сумку, подтянула концы платка. Вздохнула с облегчением. Это была целая работа! Те движения, на которые мы не обращаем внимания, ведь для молодых это «раз-два и уже у окна». На старушке был белый плотный платок, похожий на лоскут китайской скатерти с фигурными краями, голубая кофточка и светлая льняная юбка. На ногах тапочки и, несмотря на жару, шерстяные колготы «рубчиком». Опрятная старушка. Под платком была заметна высокая прическа седых, до голубизны, волос.

Никто не обращал на нее внимания. Старушка, каких много… Я уже не могла выпустить ее из виду. Заметила, что она выходит там, где и я. Конечно, пока она проделывала те же упражнения, чтобы слезть с сиденья, все остальные, кто также выходил на той остановке, опередили ее и стояли у дверей наготове. Не обращая на нее внимания. В этом не было ничего предосудительного, ведь мы часто не замечаем друг друга, а тем более — маленьких старушек, крутящихся под ногами.

Я вышла через заднюю дверь и не могла не оглянуться — как там она, вышла? Именно в тот момент бабушка пыталась спустить палку, а за ней и ногу с высокой ступени маршрутки. Я подбежала, подставила руку, забрала корзину и почти снесла ее с автобуса — кости ее были тоненькие, как у птички. Она поблагодарила и тихо пошла по улице. Куда? К кому? Откуда? Было бы неплохо, если бы к внукам, которые ее любят. Но я не была в этом уверена. Затем целый вечер и ночь я вспоминала плотный белый платок, опрятную юбочку, трогательные колготы и тапочки. Не знала, что с этим делать. Пока не дошла до такой мысли: я ничем не могу помочь этой старушке, но я могу… дать ей жизнь в каком-то образе, зафиксировать его навсегда в чем-то более длительном, чем память…

Она помолчала, глотнула из бокала, посмотрела на нас и добавила с печальной улыбкой:

— Вот так оно начиналось… По крайней мере для меня в такой фиксации образов был самый смысл жизни.

— Почему — был? — спросила Марина.

— Я сказала «был»? — улыбнулась ей Елизавета. — Наверное, я оговорилась. Стыдно искать смысл, когда тебе за сорок. Не уважаю взрослых девочек, которые до сих пор не определились.

Я смутился, что из-за ее резкости Марина воспримет пассаж о взрослых девочках на свой счет. Ведь сидела напротив примерно с таким же выражением лица, как студенты на лекции. И это начинало меня слегка раздражать: истощенная, уменьшенная размера на два, после лет принудительного отдыха неизвестно где и полной неуверенности в будущем она, Елизавета Тенецкая, не утратила ни капли харизмы.

— Я забыл сказать, — поспешно сказал я, — Марина — специалист-дефектолог, занимается проблемой дислексии.

— Модная болезнь… — задумчиво сказала Лиза.

И начала живо расспрашивать Марину о ее работе.

Все шло прекрасно: вечер, вино, белая скатерть, чай с бергамотом, милая беседа.

Потом я узнал, что у Марины есть Даниил.

И что человек, из-за которого она часто не могла остаться у меня дольше, — сын.

И что он ходит в кружок юных изобретателей.

И разрабатывает — ни больше ни меньше! — оросительную систему для стран Африки.

Словом, серьезный пацан.

Я проклял себя последними словами. Это же надо: встречаться (если можно так сказать) с женщиной не менее года и ни разу не поинтересоваться, куда она спешит после того, как… как у нас тут все заканчивается.