Пуговка

– Боженька, если ты меня слышишь, спаси, пожалуйста Аленкину матушку, пусть она не оставит Аленушку. Прости меня, боженька, может я хотел когда, чтобы мы жили вместе, чтобы моя мама ее удочерила, но я не хотел никогда, чтобы матушка Аленкина умирала. Пожалуйста, спаси ее.

Мальчик вздохнул, погладил одеяло и закрыл глаза.

***

– Але?

– Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино, с днем рожденья поздравит и, наверно, оставит…

– Мне в подарок пятьсот "эскимо".

– Повторюша! Почему не дослушиваешь?

– Да ну тебя! Я шифр новый придумал!

– Боже… Не по телефону. Через десять минут выходи на улицу. Возле груши. За кустами, возле телефонной будки. Возьмешь все бумаги. Понял? В с е.

– Все?

– Да. Все.

– Хорошо.

– Не опаздывай только. Жду тебя.

– Хорошо, – Алеша нажал на "отбой". – Мам, я пойду погуляю, хорошо?

– Только долго не гуляй, – послышался из спальни сонный голос мамы. – А уроки ты все сделал?

– Да, мамочка.

– Ну, хорошо, иди. Но только во дворе чтобы!

– Да, да!

Мальчик накинул зеленую пятнистую куртку, застегнул молнию, надел ботинки и сбежал по лестнице в прохладу морозного воскресного утра.

***

Пуговка сердито посмотрела на Алешу.

– Ты опоздал на три минуты! Я так и знала. Ни в чем нельзя на тебя рассчитывать. Приходится все делать самой.

– Да ладно тебе, Аленка! Секи, какой я шифр клевый придумал!

– Ну, и какой? – недоверчиво поинтересовалась Пуговка.

– А вот такой: каждой букве в алфавите мы назначаем свое число, от одного до пятидесяти. Какие-то буквы будут дважды. Но это неважно. Так даже лучше. Ну вот…

– Ну и что? – насмешливо произнесла Пуговка. – Все равно плохо получится.

– Да подожди ты! Потом каждую цифру мы должны поменять, – мальчик присел и принялся чертить ключом по подмерзшей земле, – на первые две буквы фамилии тех, кто живет в квартире. Ну, в четырнадцатой живут Жегальские, значит мы будем писать вместо тринадцати – Же.

Пуговка села на корточки.

– Хм… Интересно. А что, если фамилии будут совпадать?

– А не будут! – Алеша победно посмотрел на нее. – Я проверил все фамилии, все равно можно будет подобрать так, чтобы не совпало. В каждой квартире почти живут люди с разными фамилиями. Вот у Жегальских у дедушки фамилия Бенсман. Поэтому мы поставим здесь Бе, если с кем-то совпадет. Ага?

Пуговка весело посмотрела на Алешу и напялила шапку ему на глаза.

– Ты у меня молодец!

– А ты говорила! – засмеялся мальчик.

– Ну, хватит смеяться. Ты принес?

– Да.

– Где?

– В правом кармане куртки.

– Так. Медленно достань верхний листок.

– Но я их, как они лежали, в карман сложил.

– Дурашка, так и надо. Доставай.

Мальчик засунул руку в карман и достал смятый листок бумаги. Зацепившись за подкладку, он разорвался на сгибе.

– Аккуратнее, раззява!

– Вот сама бы и доставала! – Алеша обиженно поджал губы.

Пуговка взяла у него листок.

– А я не хацю их доставать, – улыбнулась она.

– А вот и сря! – засмеялся мальчик.

– Ладно, тихо. – Пуговка развернула листок и углубилась в чтение.

"Стирать!

Стирать все. Все стирать, оставляя чистые, лишенные чего бы то ни было полосы, сливающиеся в единый мазок, и дальше, дальше – в бесконечную прохладу чистого о т с у т с т в и я, красноречивого б е з м о л в и я, того, что никогда не о т п у с т и т.

Самая божественная строка – есть самая никчемная.

Самая божественная наполненность – есть чистое ничто.

Тема компромисса, вечных па времени и его у т р а т ы, пыли и чистоты, пыли и утраты, возможности взять указательный палец правой руки, аккуратно обмокнуть его в толстый, уже шероховатый и чуть пружинящий, как пенициллиновые грибы в изгибах заброшенных шахт, слой пыли, хранящей запахи давно забытых посещений, вежливых улыбок за низким столиком с белеющими в полутьме звенящими фужерами, может быть шампанским, так не кстати пролитым, да так и навечно оставшемся незаметными разводами на том самом ковролине, и написать вечно сомневающейся рукой два иероглифа: пернатый змей кецалькоатль и лунный кролик, что, оскалившись и улыбаясь, пропадает в его влажной пасти. Как же об этом не животрепетать, доколе ж печать хранить об этом, доколе ж, доколе ж мне придется кормить себя чеширскими опятами, чтобы эту боль невозможную изнутри выковырять, доколе ж мне иногда и в вечности сторожить, доколе ж мне эту святость сладостную вяжить да знавства ледок, доколе ж мне упанишад страничных любопытствовать, доколе ж и во веки сонные небожительствовать вот кабы взять да донельзя расцелованы быть, вот кабы взяти да донельзя рифлены явиться, да явиться вовеки грядеши иже с ними, да явиться вовеки грядеши вечныя отпустите нас, да познаши доколе становитеся буде, да познаши доколе становитеся широкими, и нам донельзя здесь сидя мироедам, и нам донельзя горечно плодоносите, и нам во веки вечныя птицами зацелованы, и нам во веки вечныя разом да до донышка:

вожжи дрожат дрожжами,
жужжит дождь
вожжи дрожат дрожжами,
жужжит дождь
вожжи дрожат дрожжами,
жужжит дождь