Пулеметчик

Маша Андреева была замужем за Андреем Алексеевичем Желябужским, не слишком дальним родственником Сергея, что позволило выстроить легенду знакомства и дружбы с Наташей. И с удовольствием взялась за такую романтическую роль наперсницы тайной, вопреки воле родителей, страсти, подтверждая все наши отмазки.

И осталась у нас последняя ночь.

Записку принес шустрый мальчишка-посыльный, дождался ответа и умчался обратно. Сама Наташа приехала уже вечером, замерзшая, хоть и на санях с меховым пологом, да и я тоже застыл, пока ждал ее у Камер-Коллежского вала и мы сразу бросились в дом, даже не думая обняться и только швейцар успел приподнять фуражку, приветствуя меня.

— Хочешь горячую ванну?

— Я хочу тебя. Почему ты не улыбаешься?

— Я слишком долго ждал.

И я растирал замерзшие ладошки и целовал замерзшее ушко и притащил плед и расстегивал все эти пуговицы и крючки, путаясь в них и рыча от нетерпения под хрустальный смех Наташи…

И время остановилось, только горел ночник и мы сплетались и расплетались и в какой-то момент мелькнула мысль, что не хватает метели, чтобы чертить на стекле кружки и стрелы…

И заснули мы только поздней ночью.

Звонок настойчиво дребезжал уже вторую минуту. Ошиблись, наверняка ошиблись, я никого не ждал и не хотел открывать, но ожил телефон и дежурный по кварталу прошептал прямо в ухо:

— Михаил Дмитриевич, к вам полиция.

Да, вот только их-то и не хватало.

Вот лучшая в мире женщина, а вот твоя чертова жизнь…

Накинув халат, я вышел в прихожую, прикрыл за собой дверь, крутанул головку замка и нажал на ручку. В щель, перекрытую цепочкой, стали видны несколько фигур на площадке, двое точно городовые.

— Что случилось?

— У нас постановление о производстве обыска. Извольте отворить, — одна из фигур шагнула из тени вперед.

Ну кто бы мог подумать. Кожин!

Мы с некоторым обалдением смотрели друг на друга, полицейский опомнился первым.

— Открывайте, Михаил Дмитриевич.

— Видите ли, Николай Петрович, не могу. У меня дама.

Брови Кожина поползли вверх.

— Да вы издеваетесь!

— Нисколько. У меня действительно дама и будет крайне неудобно, если вы сейчас войдете с обыском.

— У меня предписание. Потрудитесь открыть!

— Не ранее, чем уйдет дама.

— Черт знает что такое!

— Миша, что случилось? — раздался голос из комнаты.

Я развел руками, показывая Кожину, что ни словом не соврал.

— Все в порядке, это по делам квартала, спи, — ответил я Наташе и снова повернулся к топтавшимся на площадке чинам. — Николай Петрович, если вас устроит мое слово, я готов отдать вам ключи с тем, что вы дадите нам час. Но заранее предупреждаю, что на днях в квартире была большая уборка и много чего выкинули, вы можете справиться у дворника.

На том и договорились.

Мда. Вот таким вот нехитрым способом Штирлиц уже третий год водил Гестапо за нос. Удивительное дело, насколько крепки здесь условности. Арестованные ведут себя строго в соответствии с неписанным кодексом, а если нарушают его — их разбирает суровый товарищеский суд. Полиция… да и полиция тоже. Читал в мемуарах кого-то из охранителей, что премьер-министр Горемыкин в 1906 году запретил обыскивать в поездах женщин, подозреваемых в перевозке литературы или оружия, потому как это “неприлично”. А это, на минуточку, второй год революции был, забастовки, политические убийства ежедневно и вообще бардак по всей стране, однако — неприлично и все тут.

Наташа уехала на извозчике, которого свистнул швейцар, а я поспешил в клуб-столовую, где меня дожидались полицейские.

Обыск, разумеется, ничего не дал — я что, дурак, хранить нелегальщину у себя дома, когда в моем распоряжении целый квартал, который я сам строил и знаю все потайные места, причем некоторые и спроектировал?

— Николай Петрович, объясните, ради бога, откуда с вашей стороны такое пристальное внимание к моей персоне? Да, я занимаюсь артелями, строю дома, общаюсь со студентами. Да, я придерживаюсь республиканских взглядов. Да, я бываю во Франции, Германии и Швейцарии. Да, я знаком с множеством людей, от князей до чернорабочих, наверняка кто-то из них в неладах с законом. Но какие конкретно ко мне претензии?

— Кропоткин.

— Что?

— Вы были у Кропоткина в Лондоне.

— Да, был, но я этого и не скрываю — Петр Алексеевич выдающийся ученый, и я один из многих, кто у него был. Мы даже сфотографировались на память, карточка лежит у меня в столе дома на Знаменском, можете поехать и убедиться.

— Слишком много на вас сходится.

Я развел руками.

— Ну так я я варюсь в гуще общественной жизни, а не сижу в конторе или дома. И вы, кстати, всегда можете навести обо мне справки у вашего предшественника, господина Зубатова.

Кожин задумался, потом посмотрел мне прямо в глаза и спросил:

— Вы можете дать мне слово, что вы не социалист-революционер, не анархист и не социал-демократ?

— Конечно, — ответил я честно, поскольку действительно не состоял ни в одной организации, как и большинство “практиков”. — Кроме того, хочу напомнить, что я американский гражданин и в следующий раз я потребую защиты у консула.