Пуля для эрцгерцога

– Вот и все, – искренне похлопав ресницами, сказала генеральша, – а потом он заснул, измученный.

Василий Васильевич молчал.

– Вот видишь, я говорю, а он спит, – этот факт бывшая актриса подала как безусловный аргумент в какую-то свою пользу. Воспринял ли его так Василий Васильевич, осталось неясным. Он, старательно передвигая дрожащие от ярости ноги, прошел к свободному креслу и сел в него. Почувствовал себя увереннее.

– Болота? – спросил он, открывая следствие.

– Да, да, Мазуриковские, – торопливо подтвердила супруга, ей было приятно, что ее понимают.

– Но зачем, – жутко хмыкнул генерал, – какие-то специальные болота, когда в округе полно своих?!

Сильно было подмечено, безжалостно, и Галина Григорьевна, потупившись, поняла, что ее позиция в чем-то небезупречна: что она может быть понята не так, как она сама себя понимает. Актриса новыми глазами посмотрела на симпатичную спящую голову у себя на коленях, и ей захотелось схватить ее и выкинуть за окно. Тогда прекратится опасная неловкость между женою и мужем. Теперь она уже и сама начала подозревать, что эта горячечная история про скорую гибель в чужих болотах неубедительна. Тем более при этой прильнувшей к коленям голове. Как же можно было так неосторожно проникнуться?! Наваждение!

– Должен вам заметить следующее, мадам…

– Не говорите так, – негнущимся от ужаса голосом прошептала Галина Григорьевна.

– …рассказанная вами история смехотворна. Вы сами от нее откажетесь. Но что бы вы мне ни рассказали впоследствии, это не изменит моего отношения к вопиющему факту неблагородства и предательства. Теперь я безусловно прихожу к выводу, что моя женитьба на вас была чудовищною ошибкою. Мы отныне прекращаем супружеские отношения. О способе, коим мы разорвем узы нашего негодного супружества, я вас извещу.

– Васичка…

Генерал встал, пасмурен и тяжел.

– Вынужден обратиться с одною к вам просьбою.

– Конечно, Васичка, конечно…

– До нашего отъезда из Столешина не афишировать вашу связь, равно как и наш с вами разрыв.

– Какая связь? Какая связь?

– С тою же просьбой обращаюсь к этой столь натурально спящей голове. Я прошу вас о соблюдении приличий, не чрезмерная просьба.

– Да какая связь?! – Галина Григорьевна схватила Аркадиеву голову за височную кудрю и яростно дернула, клок остался в кулаке. Юноша съехал на пол и так, не просыпаясь, зарыдал.

Вторая повесть об Иване Пригожине

Двойник

Иван Андреевич очнулся. Дадим ему время свыкнуться с его новым состоянием. Нужно описать ложе, на котором он это сделает. Массивная, красного дерева амфисбена, в том смысле, что нельзя понять, где у этой кровати голова, а где ноги. Обе оконечности венчаются плавно загнутыми вовне спинками. И на левой, и на правой вертикальных панелях налеплено по бронзовому Гермесу; горизонтальная панель под шелковым матрацем, во всю ширь занята ползучим бронзовым растением, вьющимся в разные стороны из пятиконечного медальона.

Если бы Иван Андреевич мог наблюдать свое пробуждение со стороны, он несомненно узнал бы именитый экспонат музея декоративных искусств в родном Париже. Кровать Гортензии Богарнэ. Но внимание очнувшегося было занято двумя открытиями другого рода. Он почувствовал, что под простынею, наброшенной кем-то на него, он совершенно гол. А в ногах у него сидит женщина, одетая очень по-домашнему: волосы (огромное количество) распущены по плечам, полупрозрачный пеньюар, выражение глаз таково, будто она видела его, Ивана Андреевича, еще до того, как на него была наброшена простыня. Подозрение неотвратимо превращалось в уверенность, и чем она становилась тверже, тем прекраснее казались эти молчаливые очи. Будто именно вид мужской слабости – та пища, что нужна демону женской привлекательности. В описываемые мгновения сей зверь был сыт и неотразимо загадочен.

Чтобы как-то утвердиться в обретенном мире, Иван Андреевич попытался опереться на прошлое. Но, сделав мысленный шаг назад, оказавшись в туманном аду дуэли, тут же ретировался. Почувствовал себя слишком слабым для подобных воспоминаний.

Сидящая великодушно моргнула. Господи! хоть что-то человеческое не чуждо этой всеведущей душе! Кстати, кто она такая?! Лежащий знал, что, вспомнив имя этой женщины, он поймет все.

Она моргнула еще раз, и зародыш улыбки поселился в углу рта.

– Мадам Ева! – с огромным облегчением воскликнул Иван Андреевич, радостная судорога пробежала от левой ключицы к правой плюсне.

– Наконец-то. Я уже начала думать, что вы меня не вспомните, русский юноша, – чуть надменно (месть за медленную сообразительность), но в целом дружелюбно заговорила крупная красавица, – ведь это не первая наша встреча.

– Не первая? В каком смысле? – Иван Андреевич пробежал мыслью по своему обнаженному телу.

– Вам хотелось бы о ней забыть? Но не волнуйтесь, я считаю, что вы искупили свою вину. Мне нравятся такие характеры – сначала надерзить даме, а потом вступиться за ее честь.