Пуля для эрцгерцога

– Спасибо, батюшка. Но мы условились гулять вне богословских рощ, как бы они ни были цветущи и плодоносны. Останемся в жалкой пустыне нашего несовершенного мира. А мысль моя такова: природа того, о чем мы беседуем, неоднородна. По меньшей мере она двусоставная. Часть времени, его наиболее грубая, плотная, энергичная, витальная, если так можно выразиться, часть течет сквозь толщу физического мира, пронизывая все его плотности и сложности. Другая часть – я еще не придумал для нее названия – находится как бы не при деле, не участвует в общих работах по состариванию мира. Шляется неведомыми путями, валяет метафизического дурака.

– Зело, – сказал отец Варсонофий и чокнулся с генералом.

– Но что, – спросил полицейский чин, – навело вас на такие размышления и позволило сделать такие фраппирующие выводы? Должны же вы были от чего-то отталкиваться.

Профессор вздохнул.

– На фактах, в вашем понимании этого слова, держится наука прикладная. Ведь что есть критерий научный? Это опыт. То есть имеющим место, существующим признается только то, что можно воспроизвести хотя бы два раза. А вот вас, уважаемый Антон Николаевич, можно сделать во второй раз? Одним словом, если применить к вам требования современной науки, легко доказать, что вас просто-напросто нет.

– Опять парадокс! – недовольно отозвался генерал. – То есть вся наука глупа, вся и насквозь. Вот и приехали.

Профессор начал догадываться, что его высокоумные вещи воспринимаются слушателями все менее серьезно, и, чтобы не превратиться в посмешище, он решил сам придать беседе юмористическое наклонение. Что ж, заветная мысль так же неуместна средь публики, как нагота. Между тем явилась бесшумная Настя и наклонилась к уху батюшки.

– Тихону Петровичу стало хуже, господа. Я оставлю вас, – сказал тот.

Господин Бобровников уловил профессорскую иронию и принял ее на свой счет. Несмотря на это, он продолжил приступать к нему с вопросами.

– Прошу прощения, Евгений Сергеевич, но мне кажется, вы не докончили вашу мысль.

– Вы думаете? – Профессор пожал плечами.

– Конечно. Я был убежден, что вы намерены свести вместе две линии, наметившиеся в вашем рассуждении.

– Чувствуется в ваших приемах большая процессуальная практика.

– Пусть так, но, прошу вас, не отрицайте, что вы собирались перебросить мостик от предсказаний Зои Вечеславовны к вашим описаниям механизма времени. Вам просто помешали.

Генерал, просидевший большую часть разговора в обществе какой-то своей частной тоски, вдруг встал и молча удалился. Судя по всему, в направлении своего флигеля. Тем самым расчищая поле для спора. Евгений Сергеевич вздохнул вслед ему и некоторое время разглядывал сеющийся дождь, ежась в объятиях пледа.

– Просто мне расхотелось, Антон Николаевич. Почувствовал в какой-то момент, что почти полностью покинул твердую почву и отдаюсь во власть волнам слишком уж необязательного фантазирования. Роль седовласого безумца, сыплющего поэтическими пророчествами по любому поводу, – это не для меня. Нынче у нас таких пол-Петербурга.

– Но все же! – В голосе следователя появилась испуганная настойчивость, знаменитость явно срывалась с крючка. – У вас было какое-то объяснение слов вашей супруги. Вы отнюдь не показали, что считаете их абсолютной выдумкой.

– Вы правы, не считаю, хотя, казалось бы, должен. Более того, убежден: многое из того, что она говорила, сбудется. Объяснение, какого вы так домогаетесь, расплывчато, никак и ничем не доказуемо и в высшей степени не научно. Но – извольте. Придется нам на некоторое время вернуться к нашему прежнему предмету. К времени. Слишком многообразный предмет, поэтому коснусь только тех сторон, что имеют прямое отношение к нашему разговору. У большинства людей о нем, о времени, примитивное календарное представление. То есть всякий будущий год мыслится как некая граница, абсолютно гладкая и перпендикулярная нашему движению вперед. Мир равномерно ползет в будущее, и тридцать первого декабря в ноль-ноль часов и минут он полностью со всеми своими людьми, странами, машинами, звездами, с каждой песчинкой, травинкой, с каждым крохотным чувствием в этот год въезжает. Одновременно! Это и есть заблуждение. Распространенность и живучесть его колоссальны. Знаете, почему?

– Знаю, – храбро ответил следователь, – это заблуждение упрощает жизнь.

Профессор несколько замедленно, но поощрительно кивнул. И посмотрел на третьего участника беседы – Саша молча сверкал глазами за самоваром.