Пуля для певца

— И ведь как ты, сука, ко мне подъехала! — он усмехнулся. — А я и рад, перья распустил…

Самоедов взял стоявший у стенки стул, поставил его спинкой вперед напротив Лизы и уселся на стул верхом. Положив руки на спинку, он оперся на них подбородком и задумался.

Он хотел выяснить, что полезного Лиза может рассказать о Романе и вообще чем все это пахнет. И для этого он был готов на все, и ему было интересно узнать, что же он услышит, когда заставит эту красивую суку говорить. А в том, что он сможет развязать ей язык, он не сомневался ни секунды.

— Ну что же, — сказал Самоедов, решившись наконец начать допрос, — время пришло. Я не буду тебя ни о чем спрашивать, потому что ты сама прекрасно знаешь, что меня интересует. А для того, чтобы ты начала рассказывать об интересующих меня вещах, я сам расскажу тебе, что буду делать для того, чтобы ты стала разговорчивой.

— Дай сигарету, жаба, — сказала Лиза, презрительно глядя на Самоедова.

Он удивленно поднял брови и, улыбнувшись, заметил:

— А как же «вы», а как же «сударь» и прочее?

— Обойдешься.

— Что ж… Это упрощает дело. Пытать женщину из высшего общества, может быть, и занятно, но такую… Такую — проще. А сигарету я, конечно же, дам.

Он достал из кармана сигареты, прикурил одну и сунул в губы Лизы огоньком вперед. Лиза дернулась и отвернулась, насколько позволял скотч, обмотанный вокруг ее шеи.

— Ах, простите, ошибся! — воскликнул Самоедов, перевернул сигарету и вставил ее Лизе в рот. — Я вас не обжег?

Она презрительно посмотрела на него и глубоко затянулась.

Пока Лиза курила, пепел падал ей на ноги, и Самоедов следил за тем, как серые невесомые комочки скатывались на ее гладкие бедра, едва прикрытые и без того короткой, а теперь, после возни с привязыванием к креслу, высоко задранной белой юбкой.

Докурив сигарету до самого фильтра, Лиза выплюнула окурок, и Самоедов, проследив за тем, как он закатился под стол, сказал:

— Это тебе не идет. Впрочем, скоро тебе мало что пойдет.

И вдруг, подавшись к ней, заорал:

— Ты что, курва, о себе думаешь? Сука!

И, так же неожиданно успокоившись, усмехнулся и сказал:

— Посмотри на свои гладкие ухоженные ногти. Я вырву их плоскогубцами, и ты будешь всю оставшуюся жизнь прятать свои изящные пальчики. Это, конечно, если они успеют зажить до того, как ты превратишься в холодное гнилое мясо. А еще…

Он посмотрел на ее грудь.

— А еще я возьму кусачки и откушу твои соски. Твои прекрасные крупные и твердые соски. Как, нравится?

— Нет, не очень. А ты сам собираешься делать это? Не стошнит?

— Не стошнит. А если стошнит, то позову кое-кого из своих… сотрудников. Некоторые любят такое.

— А самому, значит, слабо, — разочарованно протянула Лиза.

— Ну и слабо, — согласился Самоедов. — Только для тебя от этого ничего не меняется. А еще… Ты знаешь, что значит — осквернить рану?

— Пока не знаю, хотя слышала это выражение.

— Так я тебе расскажу, — кивнул Самоедов и, достав сигареты, закурил. — Это когда грязный бандит всаживает тебе в бок нож, а потом, вынув его, начинает трахать тебя в эту дырку. В горяченькую и мокренькую. Сечешь?

— Ага. Так меня еще не трахали.

— Могу устроить.

— А что еще можешь, кроме этого?

— Я много чего могу. Но в первую очередь тебя будут трахать до тех пор, пока у тебя матка через рот не вылезет. Это — точно.

— Так меня тоже еще не трахали.

— Уверяю тебя, это не так приятно даже для нимфоманки. Первые несколько часов ты, может быть, еще сможешь получать удовольствие. Но потом начнется кое-что другое. А часиков через тридцать… Ну, сама увидишь.

Лиза посмотрела на Самоедова и сказала:

— Дай еще сигарету.

— Да сколько угодно! — ответил он и вставил ей в губы прикуренную сигарету, но на этот раз уже без фокусов.

Прищурившись от дыма, попавшего в глаз, Лиза задрала голову, выпустила дым в потолок и спросила:

— Хорошо. А если я расскажу тебе все, что тогда? Ты меня отпустишь?

— Не знаю. А что — ты уже готова рассказать? А как же партизанская твердость, а как же это, как его… «умираю, но не сдаюсь»?

— Ты знаешь, Самоедов, — Лиза впервые назвала его так, — все бы ничего, но вот соски… Понимаешь, я очень люблю ходить в футболке и без лифчика. И чтобы соски торчали. Понимаешь?

— Понимаю, — ответил Самоедов и уставился на ее соски, — очень даже понимаю. И одобряю.

— Но то, что я скажу, изменит твои планы, очень сильно изменит.

— О-о-о… Я слышу в твоих словах угрозу, — улыбнулся Самоедов. — Это уже интересно. Ты хоть понимаешь, что сейчас ты, как говорят злодеи в кино, в моих руках?

— Конечно, понимаю. А ты понимаешь, что в твоих руках может оказаться ядовитая змея или, например, граната с выдернутой чекой!

— Ого! Это как понимать?

— Сейчас поймешь. Ты хотел узнать все? Сейчас узнаешь. Принеси пива.

— Что-о? А устриц тебе не хочется?

— Сейчас — нет. Давай шевелись. Ты хотел разговора — ты его получишь. Считай, что ты меня уговорил. Или — испугал. Это как тебе больше нравится.

Самоедов изумленно покрутил головой, но обернулся к двери и крикнул:

— Фантомас!