Пуля для штрафника

Замерзшего Зайченко поднял и перекинул через плечо старший сержант Бондарь. Легенький Байрамов достался Попову. Старшина собрал на оба плеча все, какое было в наличии, вооружение — и несунов, и разведгруппы.

— Давайте, бегом всех в лазарет, — первым заспешив вверх по берегу, через плечо сказал Аникин и, увидев стоящего старшего группы разведки, поторопил его: — А ты, Евменов, тоже давай, только бегом. Раненых нет?

— Не знаю, товарищ старшина… — уже на бегу ответил разведчик — Я вообще думал, что Зайченко убило. Он не отзывался, пока мы плыли. Так вроде целы. Малость подмокли только…

— Быстрее, хлопцы, надо успеть вас отогреть.

— Ничего, Нинка по этой части — мастер. Цельный санинструктор… — с усилием произнес Байрамов и попытался при этом растянуть в улыбку свои посиневшие губы. Но у него ничего не получилось.

Выбежав на тропинку, ведущую в село, Андрей пропустил вперед Богдана Николаича. Со спины его свисало, болтаясь, белое как мел лицо Зайченко.

— Зайченко, как ты?… — позвал его Аникин, тряхнув за плечо.

Зубы солдата выстукивали звонкую дробь. Он не отвечал. Глаза его были закрыты.

— Зайченко!… Отзовись!…

Тут веки солдата приоткрылись, и он попытался что-то ответить, но звук, возникнув как что-то нечленораздельное, так и не смог выбраться наружу из его лязгающих в ознобе зубов.

— Уф, главное, что живой, — с облегчением выдохнул на бегу Аникин. — Щас быстро тебя отогреют. Жизнь только начинается. Вон, смотри, уже хаты показались. Щас быстро тебя в самые что ни на есть белы рученьки санинструктора Ниночки передадим… Уж она тебя поставит на ноги… Видишь, Зайченко, как… Все рвался ты к Нинке, чтоб поближе к ней попасть. Мечты сбываются, солдат! Так что выше нос, Зайченко!

— Да-а… ему выше нос не помешает, товарищ старшина… — отозвался с плеча Попова Анзор Байрамов. — Нос у Зайченко сейчас в опасной близости от выхлопных газов Богдана Николаича. Не дай бог, тот прибавит форсаж, так Зайченко придется не только от переохлаждения спасать, но и от газовой атаки…

— Слышь, шутник… — беззлобно, на ходу ответил Бондарь среди общего хохота. — Я тебя щас так угрею… Никакие отогревания не понадобятся…

— Ой, Богдан Николаич, боюсь за Зайченко… Страшусь, задохнется боец… — развивал тему Байрамов под новый приступ хохота.

— Ты за себя страшись, Байрам, — шутливо грозил ему Бондарь. — У Нинки не веки вечные вековать. В отделение вернешься, я тебе вспомню выхлопные газы…

— Все, товарищ командир, теперь остается одно — лечь на больничку всерьез и надолго. А то меня товарищ старший сержант прибьет! — с наигранным трагизмом в голосе воскликнул Анзор. Голос его сорвался в надсадный, лающий кашель.

— Вот, вот, об том и речь, — резонно заключил Аникин, забежав вперед и открывая всей группе калитку во двор, в котором разместился батальонный лазарет. — Горло беречь надо, Байрамов, и не рвать голосовые связки. Все одно — целее будут.

III

Комбат прекрасно знал, что стало причиной вспыхнувшей под самую ночь заварухи. Готовились ко всему. Мало ли что. Когда разведгруппа уходит на территорию врага, ожидать можно любого поворота событий. Нарвутся на засаду, или во время переправы засекут. Тут уж оставалось только одно — дать своим поддержку и прикрыть их отход из всех видов имевшегося в наличии вооружения.

Из отделения старшины Аникина никто не спал. Все в полной боевой выкладке сидели в траншее, вглядываясь, а больше вслушиваясь в звуки, доносившиеся с реки. Дело понятное — свои за линией фронта. Но и по батальону приведено все было в готовность «номер один». Командиры подразделений батальона держали ситуацию, что называется, на взводе: насчет убывшей через линию фронта разведгруппы были проинформированы.

В батальоне все были в курсе того, что на правый берег ушли аникинские. Приказ о проведении разведки перед планируемым форсированием спустили в батальон из полка. После кровавой переправы, поголовной гибели штрафников, командование озадачилось необходимостью провести дополнительную рекогносцировку позиций противника. В масштабе дивизии для этих целей использовали и аэрофотосъемку. Но по такой низкой облачности и туману, а может, по другим, недоступным рядовому и младшему командному составу соображениям самолет-разведчик с фотообъективами и фотопленками решили заменить другим, проверенным способом — заслать через реку шесть пар глаз, которым требовалось все досконально у противника высмотреть, вызнать, а по возможности еще и «языка» добыть. Попутно полковая разведка подключила и местных. Организовали, по своим, аборигенским нехоженым тропам и бродам, секретные вылазки на чужую (это для армейских — чужую, для местных-то все одно — свою, общую приднестровскую, только что на двух берегах одной реки) территорию. Кому-то удалось пробраться в самые Пуркары, попить с нанашами[6] тяжелого винца в глубоких пуркарских подвалах, заодно и разжиться всяческой ценной информацией.