Пуля для штрафника

— Эх, старшина, — проговорил Нелядов. — Неохота ночку эту на сон тратить…

Голос его прозвучал как-то незнакомо. Не было в нем ни балагурства, ни гонористости. И особенно слово «эту»… Так он его произнес, с таким смакованием, точно прощался с этим миром.

— Из Твери я, — вдруг произнес он. — Жена и детишки есть… Двое: Стасик и Верочка. И мамка больная. Писем от них полгода нет… А сам я из пехоты в штрафные попал. Затосковал по своим, напился первача, и гаду одному при погонах попал на глаза. Слово за слово, он меня трибуналом стращать… ну, я и усугубил это дело, расквасив его сытую штабную рожу… Вот так вот.

Как-то серьезно-серьезно проговаривал он эти слова, точно в них заключалась вся жизнь его и еще что-то самое важное, от чего зависело все его будущее. Андрей тоже закурил.

— А я думал, ты из этих, из лагерей… — произнес Аникин.

— Да ну?… — почему-то усмехнулся Трошка. — Да уж, с кем поведешься, от того и наберешься. А вообще-то, по малолетке в районе меня уважали. Если б мамка вовремя не отдала в ремесленное училище, точно куковал бы сейчас где-нибудь на нарах. Дружки у меня были ух… Сорви и выкинь… Вон, как Яшка, — Нелядов кивнул в сторону хаты, из окон которой гремел непрерывный храп. — Этот перо тебе сунет между ребер и глазом не моргнет. Ему и двадцати пяти нет, а дважды сидел, за разбои и грабежи, с тяжкими телесными. Так-то… Хе-х!

Трошка вдруг усмехнулся каким-то своим мыслям.

— Интересно как-то получается, командир… Я вот тут, на крылечке, вспоминал всего из житухи своей. И с Нюрой, это жена моя, вроде жили нормально, и детишки… А я все по красивой жизни тосковал. Все жалел, что на этот чертов завод подался… Дружки меня все подбивали: «Давай, мол, с нами, на дело… Жизнь, говорили, копейка, и живи ее так, чтоб не было мучительно больно…» Начитанные, черти… Их потом всех посадили… А сейчас вот думаю: ну, загремел бы в тюрягу, дали бы срок. А там глядишь и в штрафную вышла бы оказия, для желающих, так сказать, искупить кровью. Это выходит, я бы все равно сюда попал, и мы бы с тобой все одно табачок курили накануне переправы? Рассуди, командир. Так выходит?

— Вполне могло бы… — согласился Андрей.

— Вот и я говорю, — с жаром подхватил Нелядов. — Ишь, какая штуковина. Выходит, как ни крути, итог моей жизни один…

— Ты погоди-то итоги подводить… — оборвал его Андрей. — На войне, сам знаешь, всяко бывает… А вообще… Разница-то большая, Трофим.

Главное ведь, с каким багажом к берегу этому подошел. У тебя жена вот, детишки… А так что бы у тебя за душой было? Жизнь, впустую на нарах просиженная. Ради чего? Ради черт-те чего… Ты о детках своих думай. Им жить… Ради них эту реку форсировать не жалко. Я так думаю…

Нелядов молчал.

— Толково сказал, командир… — произнес он, наконец. — Да, семи смерти — не бывать, а одной не миновать… — добавил Трошка. — Да только я о том, что все равно меня к этому берегу бы прижало. И вот теперь, как тогда… Когда дружки мои меня звали: «Давай с нами на дело». Это, знаешь… как в другую жизнь вступить. Вот как «Чапаева» смотришь в кинотеатре, а потом вдруг встаешь — р-раз, и в экран прыгаешь. И ты уже рядом с Чапаем. Понимаешь?…

— Кажется, понимаю, — задумчиво отозвался Андрей.

— Выходит, я и собираюсь… на дело. И там, где река, там… как этот экран с Чапаем…

Еще минуту они помолчали.

— Ладно, Трофим, пора будить людей, — сказал Андрей.

— Пора, пора, — словно эхом отозвался сержант.

XIII

Подняв команду на ноги и приказав привести себя в порядок, старшина вывел их к траншее, где лежали плоты. Уже вместе их снесли к берегу, на полкилометра выше по течению. Укрываться в безлиственной растительности все равно было бесполезно. Поэтому решено было спустить плоты и начать переправу еще затемно. Распределились с интервалом метров в десять-двадцать, чтобы рассеять сектор стрельбы противника.

Сигналом к началу форсирования должно было стать начало минометного обстрела. Как обещал комбат, из полка для огневой поддержки специально должны были перебросить артиллерийский дивизион — несколько легких пушек и минометные расчеты. Штрафники спешно крепили на плотах свое вооружение, перетаскивали ящики с боеприпасами. Вот Яшка, весь обвешанный гранатами для своего гранатомета, плеская сапогами по кромке воды, взобрался на шаткую поверхность плота. Как только плот оказался всем своим периметром в воде, его тут же потащило от берега мощное, бурное течение. Если бы не уцепились за края бревен руки с берега, утянуло бы сразу.

— Во прет, и топлива не нужно, — с усилием удерживая одной, мокрой, рукой вспененное бурунами бревно, прошептал Бондарь. Ему было неудобно, так как в правой, чуть на весу, он удерживал Яшкин гранатомет.

— Давай, — приготовившись, основательнее установив ноги на бревенчатой палубе, произнес Яшка.

Бондарь подал ему в руки трубу со щитом — тот самый трофейный «панцершрек», который так удивил Зайченко.