Пуля для штрафника

Тут мины на наш пятачок посыпались. И все танк накрыть пытаются. Сандогло кубарем с брони скатился и бегом вперед, к насыпи. Ему бы, может, пересидеть возле трактов. А он, с пулеметом наперевес, прямо на фашистов. Видать, Кирчика прикрыть хотел. Тот прижался к самому краю путей железнодорожных. Гравий вокруг него от пуль аж шевелится. Это фашисты из всего стрелкового арсенала по нему бьют. Наказать хотят за то, что он с артиллеристами учудил. Прижали его к земле так, что шевельнуться не может. Тут Аркаша наперерез и бросился. Мы ему кричим, чтобы отходили, а что толку…

Пулеметом своим здорово он шороху навел. Каких-то пару метров осталось до насыпи. А тут мина позади него и рванула. Глядим, а из спины его вдруг кусок кровавый как выпрыгнет, и дырень здоровенная, зияющая, на том месте, где левая лопатка. Осколком его садануло сзади. Да с такой силой, что Аркашино тело вперед полетело и плашмя грохнулось. У самой насыпи.

Смотрим, тут немцы, как тараканы из щелей, вдруг вылезли из-за углов домов и — в атаку. На насыпь полезли. А оттуда — Кирчик, с криком, озверевшим таким… Ну, и Курочкин скомандовал «Вперед!». И сошлись мы в рукопашной. Видимо, это из-за смерти Сандогло тогда… Нас с такой злостью на фашистов бросило. Мы их, как тесто на куличи, месили. У меня лопатка саперная и руки все в крови и в мозгах фрицевских. Троих я уложил. Первому — наискось башку раскроил, так, что коробка черепная, как каска, откинулась, откинулась и на остатках кожи повисла. Такая наша первая рукопашная была. Сазонова там убили… А потом еще сходились — я после десятого раза счет потерял…

Евменов умолк. Лицо его стало мертвенно-бледным, а взгляд, полуприкрытый тяжелыми веками, — безжизненным и уставшим. Казалось, что вместе с этим рассказом он поборол внутри себя что-то, неотступно преследовавшее и мучившее его все эти дни и ночи. И теперь, после этой борьбы, он выглядел совершенно обессилевшим.

Мертвая тишина повисла в блиндаже. Снаружи донесся глубокий и протяжный вой. Нарастая, он оборвался тяжелым грохотом, сотрясшим их укрытие.

— И неймется им, на ночь глядя… — покачав головой, произнес Бондарь. Все посмотрели на бревна блиндажа, через стыки которых вниз сыпался песок.

— Пару плотов, считай, уже имеем… — вывел Зайченко.

— Ладно, парни… Отдыхайте, пока время есть… — приподнявшись, произнес Аникин. — А мне к комбату пора. Завтра серьезный день предстоит. Так что отоспаться никому не мешает…

Он глянул на Евменова. Тот, словно восстановившись и скинув усталость после тяжелой работы, кивнул ему в ответ.

— Твоя правда, командир. Нам на завтра силенки понадобятся. Чтобы гадов фашистских по полной программе давить.

Глава 4. В ЗАПАДНЕ

I

— Что делать с ним, товарищ Евменов? Шлепнем его?

Русские совещались. Все тяжело дышали. Они бежали долго, бесконечно долго. Может быть, пять минут, может быть, полчаса. Отто, обескураженный, совершенно потерял счет времени. Ему показалось, что сердце выпрыгнет у него из груди.

Да, он тоже бежал, его гнали впереди эти русские. Они только что взяли его в плен, здесь, на немецком неприступном правом берегу. Когда они выскочили и свалили его с ног, Отто успел заметить двоих. Один из них показался совсем молодым. Именно он по пути бил Отто прикладом, как только тот пытался оглянуться.

Они все что-то шепотом говорили ему, что-то страшное и свирепое, от чего кровь переставала течь и закупоривала сердце и вплотную подступала смерть. И Отто больше не оглядывался. Он все время ждал, что сейчас его застрелят. Скорее всего, их было двое. Может быть, больше. По крайней мере, Отто показалось, что он различил два голоса.

— Р-раз… и нету фашистского гада… А, товарищ Евменов?

Отто ничего не понимал из того, что они говорили сейчас у него за спиной. Он чувствовал, что они решают его судьбу. Прямо здесь, сразу за его затылком. С каждым словом ледяное дуло автомата стукалось в его бритую голову.

Голос, который звучал сейчас, был совсем молодым. Отто показалось, что это мог быть и подросток «Неужели они тоже набирают в свои части детей?» — лихорадочно прыгали мысли в голове Отто. От них нечего ждать пощады. Отто пришли на ум волчата-снайперы, прикомандированные к их испытательному батальону. Эти бы и не совещались, сразу бы прихлопнули пленного.

— Смотрите, товарищ Евменов, он прямо дрожит весь…

— Гада можно понять… Жить каждый хочет…

Вот прозвучал другой голос. Этот был сиплый и низкий. Он скрежетал и лязгал, как гусеницы танка, который накатывал прямо на голову. Но что-то в нем было такое, что давало шанс, что заставляло надеяться из последних сил, что они его не пристрелят. Они бы, скорее всего, сделали это сразу. Там, в сотне метров от спасительных траншей, под обрывом. Там, где шлепнули Вольфа.