Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин!

– Обряд, како обвиненный пытается. По приходе судей в застенок и по рассуждении, в чем подлежащего к пытке спрашивать должно, приводится тот, которого пытать надлежит, и от караульного отдается палачу; которой долгую веревку перекинет чрез поперечный в дыбе столб, и, взяв подлежащего к пытке, руки назад заворотит, и положа их в хомут, чрез приставленных для того людей встягивается, дабы пытанной на земле не стоял; у которого руки и выворотит совсем назад, и он на них висит; потом свяжет показанным выше ремнем ноги, и привязывает к вделанному нарочно впереди дыбы столбу; и растянувши сим образом бьет кнутом, где и спрашивается о злодействах и все записывается, что таковой сказывать станет.

Петенька только и сумел пискнуть полузадушенным зайцем. Партикулярный скучно вздохнул и взял со стола желтоватый лист.

– По розыску показано, что оный поручик вел речи предерзостные, непотребно отзывавшись о верных слугах государевых, голштинской гвардии наследника-цесаревича и сверх того всяческие обиды им чинил, бия смертным боем при помощи подручников своих. Таковое изложено было в рапорте капитана фон Заукена, поданном на высочайшее имя, по каковому рапорту розыск провести надлежит. – Партикулярный поднял снулые глаза вареной рыбы, легонько зевнул, деликатно прикрыв рот ладошкой, после чего спросил: – Кто были те подручники, с коими ты достойным голштинским офицерам обиды чинил?

Петенька собрал в кулак остатки мужества и хрипло выдавил:

– Никаких подручников не было.

Партикулярный снова чуть-чуть зевнул. Ему было скучно, ему было душно (хотя Петеньку, несмотря на духоту, пробил ледяной пот), его совершенно не интересовало происходящее. Он отбывал положенную службу в казенном присутствии, причем служба эта, как было совершенно ясно видно, надоела ему до зла горя. Он с удовольствием отправился бы в какую-нибудь австерию, но вместо этого был вынужден возиться со всякими злодеями, также надоевшими ему. У партикулярного из всех чувств осталась одна только скука, но свои обязанности он исправлял пунктуально, а потому снова начал цитировать потолочные письмена:

– Если же из подлежащих к пытке такой случится, которой изобличается во многом злодействе, а он запирается, и по делу обстоятельства доказывают его к подозрению, то для изыскания истины употребляются нарочно тиски, сделанные из железа в двух полосах с винтами, в которые кладутся злодея персты сверху большие два из рук, после чего оные свинчиваются от палача до тех пор, пока или повинится, или не можно будет больше жать перстов, и винт не будет действовать. – Он задумчиво почесал нос. – Злодей отказывается. Ладно. Давай, что ли, Федька.

Палач вскинулся:

– Чего изволите, ваша милость? Дыба?

Только теперь Петенька заметил, что кроме невидимых писаний на потолке имелось большое железное кольцо, закрепленное намертво. Похоже, здесь имело место небольшое отступление от процитированной партикулярным должностной инструкции, потому что перекладина не наличествовала.

Партикулярный вяло мотнул головой:

– Нет, рано. Давай пока обойдемся тисками, без особого членовредительства. Три оборота хватит, полагаю.

Палач задумался.

– Нет, ваша милость, если без членовредительства, то больше двух нельзя. Вон какие у него персты толстые, поломаем.

– Ну, смотри, Федька, тебе виднее, – не стал спорить партикулярный.

Верзилы еще крепче сжали локти несчастного поручика, так, что он даже трепыхнуться не мог. Палач подошел, держа в руках странного вида приспособление в виде двух толстых железных полос с выемками для пальцев, взял Петеньку за руку и попытался втиснуть большой палец его левой руки между полосами. Не получилось, палец не протискивался между полосами. Вздохнув, палач принялся откручивать проржавевшие винты, которые жалобно заскрипели, но не поддались. Палач опасливо оглянулся на партикулярного, выругался тихонько под нос и снова взялся за винты, даже побагровел от натуги. Винты снова не поддались.

– Ну что там у тебя? – по-прежнему тускло промямлил партикулярный, да так, что сразу было понятно: все это ему глубоко безразлично.

– Не извольте беспокоиться, ваша милость. Сей минут.

Но «сей минут» не получилось. Несчастный палач продолжал неравную схватку с проржавевшими тисками до тех пор, пока партикулярный не проявил наконец подобие человеческих чувств, выразив нечто вроде нетерпения.

– Скоро? – вопросил он.

– Не получается, ваша милость. Заржавели проклятые.

– Накажу я тебя, Федька, – зевнул партикулярный. – В который раз уже подводишь, негодяй. Вот прикажу дать батогов за небрежение и воровство. Опять масло для снасти на рынке продал, скотина. Батогов тебе, батогов. Как ты сам себя бить будешь? Или вон сержантам отдам, они тебя мигом в разумение приведут.

Палача это ничуть не испугало, по всему было видно, что подобные вялые препирательства здесь дело обычное. Он шумно почесал в бороде и предложил:

– Так, может, все-таки на дыбу?

– Попортим его.

– А мы аккуратненько, одну только виску и без бревна. Даже кнутом бить не будем, только пару раз поддерну – и все.

Партикулярный зевнул.